Опасались воспаления лёгких, отека лёгких. Всё это миновало. Возникла другая беда — непроходимость. Отказал желудок, искусственно созданная операцией система уже неделю не действовала.
А он стоял на своём:
— Говорю вам, заработает.
В кабинете он и ещё два хирурга рассматривали невысохшие рентгеновские снимки.
— Вот, — показал он на снимки, — ваша сестра. Только ею и занимаемся! — добавил он сердито.
— Неужели придётся снова оперировать? — спросил один из хирургов.
— Поживём, увидим, — ответил он. — Думаю, что нет. Всё должно заработать.
Прошло ещё три дня, и он торжествовал победу. Она сидела в его кабинете, и вместе они радовались.
— Что я вам говорил? Терпение и время. Теперь ваша сестра быстро пойдёт на поправку.
Он остановил её, когда она хотела подняться:
— Куда вы? Сидите! — И, как-то просительно взглянув на неё, добавил: — Поговорим…
Она удивилась какой-то странной, вдруг возникшей его неуверенности, как будто он хотел ей сказать что-то и не решался.
И чувство нежности к нему охватило её. Она обрадовалась: «Может, и в самом деле я ему небезразлична».
— Так где же ваш художник? — спросил он. — Почему не является?
Все эти дни ей было не до него, но она сказала:
— Работает над портретом. — И почему-то добавила: — Вот закончит, подарим вашей жене.
Он капризно скривил рот:
— Жене? Я ушёл от неё.
Она молчала.
— Ушёл, прожив тридцать лет! — добавил он с вызовом.
— Когда? — спросила она.
— Как вам сказать… Ушёл недавно. Именно тогда, как вы здесь появились.
— Куда же вы ушли?
— К кому, вы хотели спросить? Разумеется, к женщине. Собственно, вы меня туда и отвезли. Помните, в первый раз я смотрел вашу сестру?.. Вы и отвезли.
Зазвонил телефон, он снял трубку и с кем-то разговаривал.
Она вспомнила, отчётливо вспомнила их возвращение и то, как он не сразу сообразил, куда его подвезти. Она вспомнила дома, обнесённые бетонной оградой, и как освобождённо, как легко он направился к ним.
Он положил трубку и угрюмо молчал.
— Она, по крайней мере, хорошая, та, к которой вы ушли?
— Я всё равно бы ушёл. Хоть сюда, на этот вот диван, — добавил он помолчав, — с одним портфелем, как я и ушёл. Мне ничего не надо. Я видел, как горел Кёнигсберг, и понял тогда, что всё — прах.
— Кёенигсберг сгорел, но Кант остался, — сказала она.
— Вы правы. Мысль, только она и важна. Так почему женщины этого не могут понять?
— Я — женщина, и я не понимаю, как вы смогли уйти от жены, прожив с ней столько лет?
— Отношение.
— К вам плохо относились?
