Он отложил бинокль. Без него ему было не видно лиц, но он хотел воспринимать детей как можно более непосредственно. Большинству из них было от девяти до двенадцати лет. Двое из них были африканцами, трое или четверо — азиатами, двое или трое предположительно с Ближнего Востока. Он слышал отдельные английские фразы, но слышал также и язык, который вполне мог быть арабским, — дети говорили на разных языках.
Звучание их было по-младенчески мягким, полностью открытым, подобно тому, что доносится из детского манежа в яслях. И одновременно оно было невероятно интенсивным, его почувствовали бы в самых дальних рядах футбольного стадиона — на Каспера словно подул сильный ветер. Он столкнулся с тем же явлением, которое наблюдал и у Клары-Марии, — у него не было никаких сомнений. И даже отдаленно он не мог представить, с чем он столкнулся.
Природа обычно звучит довольно сухо — из-за отсутствия вертикальных поверхностей. В природе нет никакой поперечной составляющей, никакой звуковой энергии горизонтального плана. Сцена, разворачивающаяся перед его глазами, была исключением, возможно, из-за деревьев, возможно, из-за зданий, но он слышал все чрезвычайно отчетливо. И то, что он услышал, заставило встать дыбом каждый волосок на его голове.
Обычно звук, который мы слышим, — это прямой сигнал от источника звука плюс бесконечное, в принципе, число отражений от окружающих предметов. Но со звуками, доносящимися с той стороны, где находились дети, происходило что-то иное.
Дети играли на деревянной террасе, выходящей на лужайку, на террасу вышла женщина в синей форме медсестры. Дети увидели, что она вышла, и внезапно остановились.
Наблюдательные. Согласованные. Не теряющие при этом возникшей между ними интерференции. Ему никогда не случалось видеть, чтобы дети останавливались подобным образом. Он почувствовал, как меняется их звучание. Он увидел, как женщина подняла руку и открыла рот, чтобы позвать их.
Затем наступила тишина.
Женщина на террасе по-прежнему стояла, подняв руку и слегка приоткрыв рот, совершенно неподвижно.
Эта была такая неподвижность, какой Каспер прежде не видел никогда. Она стояла не как восковая кукла. Не как французский мим. Она стояла так, как будто при показе фильма сломался проектор и вот на экране застыл отдельный кадр.
Перед лестницей на лужайке росла вьющаяся степная роза, ей нужен был еще один сезон, чтобы добраться до террасы. Ее листики должны были колебаться на легком ветерке — но они были неподвижны.
