— Ты много станций видел? — она, кажется, совсем не следила за тем, что ей рассказывал старик.
— Не знаю, — озадаченно ответил тот. — Наверное, все.
— А я — две, — вздохнула девушка. — Сначала мы с отцом жили на Автозаводской, потом нас выгнали на Коломенскую. Я всегда хотела еще хотя бы одну увидеть. Здесь так странно, — она обвела глазами череду арок. — Как будто тысяча входов, и даже стен между ними нет. И вот все они открыты для меня, а мне уже туда не хочется. И страшно.
— Так это был твой отец? Тот, второй… — Гомер замялся. — Его убили?
Девчонка спряталась обратно в свою раковину и долго молчала, прежде чем отозваться.
— Да.
— Оставайся с нами, — набрался решимости старик. — Я поговорю с Хантером, думаю, он согласится. Скажу ему, что ты нужна мне, чтобы… — он развел руками, не зная, как объяснить девушке, что теперь вдохновлять его должна она.
— Скажи, что я нужна ему, — Саша надавила на последнее слово.
Спрыгнула на платформу и побрела прочь от дрезины, гладя каждую колонну, мимо которой проходила.
В ней совсем не было кокетства, она вообще не играла. Похоже, она пренебрегала не только огнестрельным оружием, но и обычным женским арсеналом трогательных гримасок и милых ужимок, взмахов ресниц, способных поднять ураган, и полуулыбок, ради которых можно пожертвовать собой или убить другого. Или просто еще не умела им пользоваться?
Так или иначе, арсенал этот ей был ни к чему. Одним прямым уколом глаз она заставила Хантера переменить свое решение, одним движением накинула на него сеть и удержала от убийства. Неужели пробила броню, попала в мягкое? Или понадобилась ему для чего-то? Скорее уж второе: даже предполагать, что у бригадира были уязвимые места, что его можно было не то что ранить, а хотя бы задеть, Гомеру было как-то странно.
* * *
Гомеру никак не спалось. Хоть он и сменил душный черный противогаз на легкий походный респиратор, дыхание давалось ему все так же сложно, и тиски, сдавливающие его голову, не ослабли.
Все свои старые вещи Гомер бросил в туннеле. Куском серого мыла он отскоблил руки, смыл грязь зацветающей водой из канистры и добровольно решил всегда теперь носить белый намордник. Что старик еще мог сделать, чтобы обезопасить тех, с кем находился рядом?
Ничего. Теперь уже совсем ничего, даже уйти в туннели и самому превратиться в кучу истлевшего брошенного тряпья не помогло бы. Но нынешняя близость к смерти внезапно вернула его на двадцать с лишним лет назад, во времена, когда он только что потерял всех, кого любил. И это придавало его планам новый, подлинный смысл.
