Молчание затянулось. Такой исход разговора Гомер мог вполне засчитать за свою победу: девчонка наконец перестала пожирать наглеца глазами и задумалась о чем-то своем. Но, когда до станции оставалось уже совсем немного, Леонид неожиданно произнес:
— Ну что же. Давайте тогда и я вам расскажу одну историю.
Старик как мог изобразил утомление, но ответил милостивым кивком.
— Говорят, где-то за станцией Спортивной и перед разрушенным Сокольническим мостом от основного туннеля резко вниз уходит тупиковая ветка. Заканчивается она решеткой, за которой — закрытые наглухо гермоворота. Ворота не раз пытались открыть, но это никогда ни к чему не приводило. И если к ним отправлялись одинокие путники, назад они почти никогда не возвращались, а их тела находили совсем в других концах метро.
— Изумрудный город? — скривился Гомер.
— Всем известно, — не обращая на него внимания, продолжал Леонид, — что Сокольнический метромост рухнул в первый же день и все станции за ним оказались отрезаны от метро. Принято считать, что никто из оставшихся по ту сторону моста не спасся, хотя и этому доказательств нет никаких.
— Изумрудный город, — нетерпеливо махнул рукой Гомер.
— Всем также известно, что Московский университет был построен на зыбком грунте. Держалось огромное здание на нем только благодаря тому, что в его подвалах работали мощные холодогенераторы, которые замораживали болотистую почву. Без них оно давно должно было сползти в реку.
— Избитый аргумент, — понимая, к чему тот ведет, успел вставить старик.
— Прошло уже двадцать с лишним лет, однако заброшенное здание почему-то стоит на месте…
— Байка это, вот почему!
— Ходят слухи, что под Университетом — не какой-нибудь подвал, а большое стратегическое бомбоубежище на десять этажей вниз, в которых не только холодогенераторы, но и собственный атомный реактор, и жилые помещения, и соединения с ближайшими станциями метро, и даже с Метро-2. — Леонид сделал Саше страшные глаза, заставив ее улыбнуться.
— Ничего нового я пока не услышал, — презрительно отвесил ему Гомер.
— Говорят, там настоящий подземный город, — мечтательно продолжал музыкант. — Город, жители которого — а они, разумеется, вовсе не погибли — посвятили себя собиранию по крупицам утерянных знаний и служению прекрасному. Не скупясь на средства, они посылают экспедиции в уцелевшие картинные галереи, в музеи и в библиотеки. А детей своих воспитывают так, чтобы те не утратили чувства красоты. Там царит мир и гармония, там нет других идеологий, кроме просвещения, и других религий, кроме искусства. Там нет убогих стен, крашенных в два кондовых цвета масляной краской, — они все расписаны чудесными фресками. Из динамиков вместо собачьего лая команд и сирен тревоги доносятся Берлиоз, Гайдн и Чайковский. И любой, представьте, способен цитировать Данте по памяти. И вот именно этим-то людям и удалось остаться такими, как раньше. Даже нет, не такими, как в двадцать первом веке, а как в античные времена… Ну, вы читали ведь в «Мифах и легендах»… — Музыкант улыбнулся старику как слабоумному. — Свободными, смелыми, мудрыми и красивыми. Справедливыми. Благородными.
