…Теперь уже Ия тронула ее сумку…
– А! – сказала Тоня. – Это вы…
– Сама не знаю, я или не я. Но я пришла спросить. Вы чего от меня хотите? Чтоб я повинилась? Или чтоб мы посмеялись обе?
– Про что вы? – тихо спросила Тоня.
– Про то! Про то! – Ия рассмеялась, ее куда-то несло не туда, какая-то дурная пелена накрывала ее и кутала, а она в чем-то обвиняла эту странную женщину с прижатыми виноватыми ушами, пока та не побежала от нее бегом и прямо почти на ходу не впрыгнула в трамвай.
Потом Ию вытошнило прямо посреди улицы, и люди обходили ее брезгливо и опасливо. Во рту был запах того винегрета. «Но ведь это все умственное, умственное», – думала она. Она сама себя расчесала до тошноты. Другая бы на ее месте – тьфу! – и пошла бы мимо. Если позволить прошлому себя настигать, то как жить дальше? Человек не святой, с ним все случается. Надо уметь переступать.
Но это был тот случай, когда все правильные мысли были не впрок.
А была одна, неправильная. Крича вслед трамваю, что она не виновата, Ия жалела, что она виновата мало. Что бы ей, молодой, не уйти тогда от Николая. Не стояла бы она тут, разрываясь на части, не сидела бы у нее в затылке женщина по имени Вера, а Тоня… Что Тоня? Не посмела бы Тоня приставать к сильной женщине, ушедшей от мужа, а к женщине, от которой муж бегает, самое то – приставать, дергая за рукав.
Кончилось все гневом на Николая. И такой он, и эдакий. И инфаркт у него нарочный, и носки он меняет, только когда она на него крикнет. И ей же придется его брать из больницы и возиться с ним… Правда, эту, с ушами, она зря отделала. Ее пожалеть надо, посострадать. Ведь – гипотетически! – Эдик-Вася ушел к ней, Ие. А та осталась ни с чем.
Дома с порога она сказала маме, чтоб та собрала вещи Николая, в конце концов, пора его забирать.
– Я не знаю, что тебе на это ответить. – У мамы было черное лицо.
– Он умер? – закричала Ия. – Умер?
– Хуже, – заплакала мама. – Хуже. Звонила женщина. Вера. Она его уже забрала. Кто такая Вера, Ия? Это не та, что тебя домогается?
