Поддерживали Эдуарда и Вудвили, и его близкий друг Гастингс. Даже вечно несговорчивый Кларенс, устав мокнуть под зимними дождями в Кале и тоскуя по жарким каминам Уорвик-Кастл и Кенилуорта, не стал, как обычно, устраивать скандала, лишь бы только позлить Эдуарда. Ричард тоже молчал и, лишь когда войско переправилось в Англию, внезапно открыто высказал свое мнение:
– У вас великолепная армия, государь, воинский талант и добрые союзники. Но вы не сделали ни единой попытки воспользоваться этими возможностями. Я считаю, что договор в Пикиньи был постыдной сделкой, умаляющей ваше рыцарское достоинство и воинскую славу старой доброй Англии – Англии, которая держала в страхе всю Европу своими победами над французами.
Эдуард, казалось, был ошарашен. Во Франции младший брат не сделал ни единой попытки воспрепятствовать заключению договора.
– Ричард, в былые времена вы и сами не раз позволяли себе рассуждать о том, что мы, управляющие народами, не можем, подобно рыцарям Круглого Стола, пускаться в авантюры в расчете добавить лишний подвиг к своему списку. Почему же я должен был рисковать измученной армией, когда условия Людовика Валуа были отнюдь не хуже, чем те, каких добивались короли Англии после Креси, Пуатье или Азенкура?[32] Разве вы сами поступили бы иначе, милорд Глостер?
Но Ричард продолжал стоять на своем, пока их отношения с королем не стали так натянуты, что ему пришлось уехать на Север Англии, где он был правителем.
Король долго пребывал в мучительном недоумении. Он чтил младшего брата, но эти рыцарские речи, эта пустая болтовня о чести Англии! Тем не менее он пропустил мимо ушей язвительные слова Кларенса о том, что Ричард повел себя так исключительно для того, чтобы добиться популярности у толпы.
Однако Джордж на этот раз оказался прав. Глостер еще во Франции оценил, какое впечатление произведет в Англии финал военной кампании Эдуарда. И, когда все королевство принялось выражать свое неудовольствие Эдуардом Йорком, которого, как мальчишку, обвел вокруг пальца француз, имя Ричарда – единственного, кто осмелился указать королю на эту ошибку, – не сходило с уст.
Популярности герцога Глостера способствовала и политика, которую он вел на севере королевства. Этот дикий край, где сильны были ланкастерские традиции, а лорды Пограничья вообще не желали признавать ничьей власти, неожиданно почувствовал, что им управляют – и управляют опытной рукой. Герцог не щадил непокорных, но и не скупился на милости для тех, кто впрягался в его упряжку.
