– Ничего, Анют. – Я подумал, что если улыбнусь еще на миллиметр шире, то уже никогда не смогу вернуть лицу его естественное выражение – усталость пополам с озабоченностью. – Не расстраивайся. Ты просто еще маленькая, а солнце – во-он какое большое! Вот вырастешь…
– Я не вырасту!
– Анюта, не капризничай!
– Вчера у меня получалось!
И Анечка выбежала из комнаты, прикрывая лицо ладошками.
– А завтрак? – окликнула ее Нина, но слабо, так что даже я едва расслышал.
– Может, не стоило так-то? – падая на диванчик, спросила Софочка, и руки ее были белее бретелек сарафана, а от лица, казалось, остались только тени, тушь и капелька помады.
– А как? – грустно усмехнулся я.
– Как-то… я не знаю, с большим тактом… – Она тоже вымученно улыбнулась, уловив в своих словах каламбур.
– Да правильно все, – отрезал Федор Борисович. – Три года ребенку, какое там! Вот будет десять, тогда посмотрим. И сами покажем, если понадобится, а так… Э-эх!
Он сделал последний глоток и аккуратно поставил на стол в трех местах треснувший стакан.
В самом деле «Э-эх», подумал я, возвращаясь к остывшему тосту и измятой газете.
Двигать солнце – чушь, нонсенс! Никто не может двигать солнце.
Но, скажите мне, откуда у трехлетнего ребенка столько силы? Это же надо! Четыре – четыре! – взрослых человека, даже объединив усилия, чуть не надорвались, удерживая эту грешную планетенку на стационарной орбите!
А вы говорите: землетрясение в Малайзии! Еще бы не землетрясение в Малайзии!
А что, я вас спрашиваю, будет, когда ей исполнится десять?!
Я окончательно скомкал газету, швырнул на дно корзины и попытался испепелить взглядом.
