В чем же дело, откуда такие разночтения в (подчеркиваю!) восстановленном полном тексте? Чтобы понять, достаточно посмотреть на годы издания. Первая книга вышла в 1944 г., т. е. в период господства железной идеологической линии: новгородское вече никакая не демократия, а нечто среднее между общегородской перебранкой и общегородскою же дракой. На каковом безобразии побеждал тот, кто скупал себе побольше крепких кулаков да луженых глоток. Так что захват Новгорода хоть третьим, хоть четвертым Иваном – вовсе не удушение народоправства, а освобождение трудового народа от ига капитала. И вообще, Новгородское государство населяли исключительно мальчиши плохиши: плевать им было на Землю Русскую, даже в Куликовской битве не поучаствовали!
К 1990 г. – год издания второй из упомянутых мною книг – вышеизложенная точка зрения слегка олибералилась. Именно слегка. И соответствующее место в восстановленном тексте снабжено сноской: «В летописных источниках об участии новгородцев в Куликовской битве не сообщается».
А как же сообщаться-то? При захватах Господина Великого в Москву среди прочих трофеев вывозились летописные собрания из той самой святой Софии. Вывозились и наверняка «реконструировались»: это дописать, это переписать, это в печку (а иначе зачем бы вывозить?)… Про собственно московские летописи и говорить нечего. Потому что – надо ли сомневаться? – поминавшаяся железная линия всеми доступными методами внедрялась в массовое сознание отнюдь не только в прошлом веке. А как же иначе? Ведь упомянутые 7000 новгородцев наверняка были конницей – с учетом-то «скорей, а то опоздаем»! А с учетом новгородских реалий более чем логично предположить, что конница эта была панцирной. А семитысячный отряд тяжелой конницы – аргумент, вполне способный если и не решить исход сражения, то более чем весомо повлиять на него.
Так что для понимания точки зрения современников лучше всего, на чужие реконструкции не полагаясь, попробовать раздобыть да прочесть хоть некоторые из списков. Желательно, не в переводе. И по возможности не забывая, где да когда написано.
Ну вот, не удалось все-таки «вынести за скобки» тему переписывания истории. Оправдания ради оговорюсь: это самое переписывание вполне могло иметь и чисто субъективные побудительные мотивы – особенно в те времена, когда единственными способами размножения документов было переписывание в наипрямейшем смысле данного термина.
Смерклось уже, и есть хочется, а отец настоятель знай ругается: не будет тебе, ирод, ни вечери, ни сна, покудова все как есть не перепишешь… Вот и начинает монашек потихоньку сокращать фронт работ. Где строчечку упустит, где две, где выкинет смысловой кусок не шибкой важности (по его, монашкову, разумению) – авось не заметят… Или иначе: из великого уважения к старцу Софонию возьмет переписчик, да и впишет имя его во хвалебное вступление, где Боян помянут. И невдомек ему, что по причине сего уважительного поступка через шесть сотен лет в какой-то хресто – прости, Господи! – матии появится комментарий: «Существует гипотеза, согласно которой Софоний – автор „Задонщины“. Однако тот контекст, в котором фигурирует имя Софония в „Задонщине“ свидетельствует о том, что по отношению к повествованию он лицо постороннее и, следовательно, автором быть не мог».
