– Как же ты затесался к ученым?
– Все определил случай. Правда, его подготовка обошлась в приличную сумму. Тот самый товарищ устроил мне встречу со своим начальством. Если б ты знал, какая была конспирация! – Мефодий даже прищурился от удовольствия. – И я им подошел, – он нежно погладил черный предмет на столе. – Они выбирали подопытного кролика и не догадывались, что кролик выбрал их сам. Интересно, что бы ты подумал, если б я появился прямо в комнате?
– Так и живешь в этой квартире? Дом еще не развалился?
– Нет, конечно. В смысле, не живу. Оставил как память о молодости. Хотя, скоро придется с ней расстаться, по просьбе общественности. Горят желанием открыть здесь музей.
– Музей чего? – Не понял я.
– Чего? – Мефодий подался вперед, приблизив свое румяное лицо к моему. – Музей меня, Миша! Ну, и тебя, естественно.
От таких слов у меня сладко засвербило в груди. Чтобы чем-то занять дрожащие пальцы, я принялся барабанить по скатерти. Водки, как на зло, в доме не было.
– Все-таки удалось?
– А почему нет? – Отозвался Мефодий, и мне вдруг захотелось хоть на миг почувствовать себя им – стареющим мэтром, изнемогающим от славы.
– Тебе ровно пятьдесят?
– Хочешь вычислить, из какого я года? Прибавь к своему две тысячи шестому еще двадцать. Дальше машинка не пускает.
– Две тысячи двадцать шестой. Выходит, пятьдесят. И как там… у вас?
– Помаленьку. Вот тебе, кстати, сувенирчик. Извини, подарить не могу. Только посмотреть.
Мефодий протянул мне толстую книгу в красивой обложке.
– «Ничего, кроме счастья», – прочитал я вслух.
Вверху, в малиновых облаках, летящих по розовому небу, стояло: «Михаил Ташков». Только увидев свое имя, я до конца осознал, что держу в руках роман, написанный мною, пусть не сейчас, а спустя годы, но это моя, моя книга, она все же издана, кем-то куплена и прочитана!
Меня вдруг переполнила какая-то детская радость. Торжествовал ли я, испытывал ли гордость? Нет, не это. В мозгу ослепительно сияло лишь одно: постижение сбывшейся мечты. Тайные грезы наконец воплотились в нечто осязаемое. В Мою Книгу.
Не знаю, сколько я просидел вот так, безумно вглядываясь в подобие танка на обложке, боясь пошевелиться, не решаясь раскрыть книжку – вдруг страницы окажутся пустыми?
Пока я приходил в себя, Мефодий допил чай и включил телевизор.
– Ностальгия, – пояснил он.
– Наверное, за двадцать лет многое поменялось. Рассказал бы что-нибудь.
Он опустил глаза и снова положил руку на свой пульт, словно опасаясь, что я его отниму.
