Волчью шкуру, перевязь с мечом и сапоги она где-то спрятала, и теперь была только в рубахе и штанах, вооруженная своим старым посохом. От постоянного ношения шлема волосы ее, очень коротко обрезанные, свалялись и приобрели тусклый оттенок пакли. Теперь никто бы не выделил ее среди деревенских жителей. Никто и не выделил.
– До меня доходят новые слухи, все более страшные. И ты утверждаешь, что сумела исполнить свой замысел?
Дейна огляделась, вначале, видимо, собираясь сесть на ближайшую могилу, затем передумала и опустилась на колени. Если бы кто-нибудь забрел на погост, он увидел бы только крестьянского парня, исповедующегося перед настоятелем.
– Первую половину. Подчинить Оборотней и выбить железных из долины.
– Каким образом тебе это удалось?
– Нам, Лесным, дана власть над зверями. А Оборотни и есть звери, к тому же не самые умные из них.
– Значит, ты теперь предводительствуешь ими?
– Считается, что старшим остается Тюгви, и принимать решения должен он. Я командую только в бою. На самом деле решения в голову Тюгви вкладываю тоже я.
– Кто такой Тюгви?
– Самый старый Оборотень. И самый одаренный. Он тоже заставляет людей видеть то, чего они не видят.
– Тоже?
Дейна уклонилсь от прямого ответа.
– У него есть задатки Лесного. Но его уже поздно переучивать.
– А железные?
– Их ты можешь сбросить со счетов. Мы дали им полный окорот. Ладно, перейдем к делу. Пора заняться Оборотнями. Я сделаю все, чтобы завести их в ловушку, а тебе нужно будет поработать с крестьянами, чтобы эту ловушку подготовить. Почти все они бьют дичь, несмотря на запреты комеса, особенно после того, как Лесных не стало, умеют стрелять и ставить капканы. У них есть дубинки и кремневые стрелы…
Повелительный тон ее был неприятен отцу Лиутпранду, но сейчас он не стал останавливать на этом внимания.
– Но ведь есть еще комес и его дружина.
– Которые и призвали Оборотней в Винхед! Кроме того, они трусы. Пугнуть их пару раз, как следует, и их как ветром сдует из долины. А крестьянам деваться некуда. Когда они будут готовы, дашь мне знак. Скажем, выставишь на крыше монастырской церкви сноп, как в Пятидесятницу…
Отец Лиутпранд, наконец, нашел в себе силы прервать ее.
– Довольно! Ты, я вижу, твердо решила погубить свою душу, но это еще не причина, чтобы губить мою! – ему показалось, что он произнес это слишком резко, и он продолжал. понизив голос. – Пойми, я – не воитель, а пастырь духовный. И не должен призывать паству к насилию. Кроме того, я не вижу в этом надобности. Если Оборотни так любят войну, то, лишившись противника, они сами уйдут, и так мы избавимся от них.
