Так вот, Четыре Уха в нынешней жизни поест, отдохнёт мёртвым, а уж в жизни будущей, сытый да отдохнувший, обязательно дойдёт до логова помётного бога. Обязательно дойдёт… вот только бы прежде не встретиться с грызуном. Хотя… Четыре Уха так устал… Не только от ходьбы устал; устал от всей вереницы своих никак не желающих закончиться жизней. От каждожизненных драк – вон голов на кровле столько уже, что хижина вот-вот провалится внутрь себя… От смеха устал (ведь надо всем смеются – даже над тем, что столько голов на кровле нет больше ни у кого)… До того устал, что с радостью бы отдохнул в брюхе у грызуна. Так бы даже лучше. Тогда никто из всех не сможет украсить кровлю головою Четыре Уха, не сможет сказать: «Я навсегда убил Четыре Уха, которого до меня ещё не убивал никто из всех-всех»…
Он думал и думал про всё про это, а сам шел и шел. Несколько раз ему казалось, будто бы сзади кто-то подкрадывается – тогда он перехватывал топор обеими руками и оборачивался, но за спиной не оказывалось никого, кроме его же собственной длиннющей тени. И Четыре Уха вновь клал оружие на плечо и отправлялся дальше.
Ещё ему казалось, будто кто-то всё время следит за ним. Наверняка это следил Огненная Катышка. Следил да подсмеивался: «Не доберёшься до меня, не успеешь в этой-то жизни. А следующая у тебя вряд ли будет…»
Именно из-за этих насмешек Четыре Уха всё шел и шел. Думал про охоту, про отдых, но упрямо шел вдогонку Катышке: злоба на помётного бога никак не хотела угомониться. А ещё – из-за жажды. Она (жажда) вконец освирепела, она сделалась злее усталости, голода и собственной Четыре-Уховой злобы… Но ямы с водой, оставшиеся от Озера после смерти мокрых богов, были далеко-далеко позади, а Водопой был впереди и очень близко.
Небесный Ходок Катышка уже поранился о край земли. Четыре Уха тоже поранился – острой травиной проколол перепонку на левой ступне. Теперь какой-нибудь грызун непременно учует кровавый след Четыре Уха и пойдёт по этому следу. Обидно. Из бога вылилось очень-очень много крови – пол неба запачкано, а из Четыре Уха только по маленькой капельке выдавливается на каждом шагу, но грызуна привлекут именно эти капельки, а помётный Катышка и тут выскользнет, как ползун из мокрой ладони… обидно.
Четыре Уха шел.
Под ноги стелилась Земная Шкура – желто-коричневая, ощетиненная хрусткой травою, истрескавшаяся, как пятки Четыре Уха, как пересохшая чешуя на его спине.
Потом началась кудлатая Земная Грива. Тут было темней, чем на Шкуре, и тут было гораздо громче. Тут шуршало, похрустывало, потрескивало. Всё время. Иногда – громче. Иногда – тише. Но совсем тихо тут не бывало.
