– Сволочи!!! – прорычал я, когда Хан начал делать первый разрез на правой ноге. Медленно-медленно. Стараясь как можно на дольше растянуть удовольствие для себя и продлить мои муки. И вот здесь он ошибся. Дело в том, что сейчас я боли не чувствовал. Вернее, физическая боль, конечно, присутствовала, но ее напрочь затмили муки душевные – тоска по тому, что сейчас с каждым мгновением, с каждым движением скальпеля в умелой руке хирурга-садиста из меня безвозвратно утекают призрачные надежды вырваться из этого рабства, разобраться и с Ольгой, и с кумом, и с Чечевым (а теперь и с Ханоевым), покарать всех причастных к тому, что сейчас со мной происходит. – Уроды, я же за все отомщу! Хоть бы сделали новокаин!
– Что, больно? – противно хихикнул прапорщик и, устраиваясь поудобнее, заелозил задницей у меня по спине.
Вот теперь, и правда, мне стало больно. Тоску о том, что Хан сейчас своим скальпелем отрезает мне дорогу на волю, затмила забота, как бы не застонать, не доставить этим удовольствие троим негодяям. Если бы руки не были скованы за спиной, я бы вцепился зубами в ладонь. Но, увы, мне не оставили выбора, и пришлось ограничиться тем, что я до крови прикусил губу.
Как ни старался Хан продлить мои муки, но растянуть эту простенькую операцию более чем на десять минут было невозможно и при самом огромном желании, при самом удачном раскладе для него, при самом паскудном стечении обстоятельств для меня.
Какие-то сраные десять минут! Не более! И все равно мне показалось, что проклятый чечен надрезал мне связки, накладывал швы и бинтовал раны целую вечность. Он получал удовольствие. Я страдал. Но и самым жестоким страданиям когда-нибудь приходит конец.
– Пока замри и не дергайся, – после того, как Хан доложил: «Я закончил», буркнул мне кум, поднимаясь с моих уже почти ни на что не пригодных ног. – Э-эй, ты живой? Чё притих, герой?
Я обложил его трехэтажно, по матушке, и Анатолий Андреевич усмехнулся:
– Ишь ты, герой! Лежит, матерится! Ну, отдыхай теперь. Привыкай к новой жизни. И радуйся. На цепь сажать тебя, инвалида, больше не будем. Правда, ручонки пусть пока будут скованы. Мне не надо, чтобы ты расковырял себе раны. К чему дополнительные проблемы? Верно я говорю? А, Разин?
– Да пошел ты! И как я, по-твоему, буду есть?
– Захочешь жрать, так все вылакаешь.
– Падлы!
– Ну ладно, ладно. Что мы, звери, на самом-то деле, – продолжал развлекаться кум, – чтобы так тебя, гордеца, унижать? Накормим и с ложечки. Вон, Кристина так прямо и рвется сюда. Не удержать. Так пускай теперь и ухаживает за тобой. Итак, с этим, я думаю, все решено. Что еще, Разин?
