— Что Строгова? — Кутай почуял недоброе.
— Убили Строгова, — выдохнул Подоляка, — в спину, раненый бандит… Подоляка выругался, заметил у Денисова фляжку, взял ее, выпил до дна, запрокинув голову. — Спасибо, сержант.
Яркий свет фонаря Кутая осветил четверых бойцов, несших на плащ-палатке Строгова. Им было неудобно нести. Тело провисало, концы парусины выскальзывали из рук, и казалось, Строгов еще жив, шевелится, ворочаясь с боку на бок.
— Брали мы их свирепо. — Подоляка покрутил головой, криво улыбнулся и с минуту не мог собраться с мыслями. — Строгов? Пуля в пулю шел Строгов за Лунем. Это точно, за Лунем… Вы его сейчас увидите… — И, предупредив Кутая, хотевшего задать ему вопрос, продолжил: — Все было удачно, а тут… Знать, быть беде… Перепрыгнул Строгов через бандита, тот истекал кровью, а успел ему в спину засадить из парабеллума всего одну пулю и точно, одной, сквозь лопатку, в сердце… Это же невероятный случай… — Подоляка надел снятую каску, поправил ремешок, сглотнул слюну: волновался. — Пошли! Поглядите! Кончал я их за Строгова безжалостно… Последняя их нора, штаб, в дегустаторской… Двери дубовые, пока сшибли их… Хотя, чего говорить, сами побачите…
Подоляка на ходу отдавал распоряжения хриплым, отрывистым голосом. И хотя он был убит горем, пламя воспоминаний минувшего боя не погасло, еще все стонало, бурлило в его душе. Однако он не забыл приказать собрать оружие, боеприпасы, документы, карты, обыскать раненых пленных.
В освещенной ярким светом нескольких фонарей, квадратной, с толстыми стенами и сводчатым потолком комнате — штабе, как называл ее Подоляка, на полу, ближе к дубовому, встроенному в стену шкафу, лежали пять трупов Луня и его четников. Они лежали на толстом пестром ковре. Все пятеро лежали плечом к плечу, в том виде, в каком приняли смерть.
Подчиняясь правилу: умереть, но не сдаться — изуверскому закону подполья, главари легли, приставили пистолеты к виску друг другу и одновременно нажали на спуск.
Под ярким светом электрофонарей особенно отчетливо выделялось породистое, резко очерченное лицо Луня. Его губы застыли в гримасе, правая рука, державшая пистолет, откинулась и конвульсивно сжалась. Лунь обязан был застрелиться последним, проследив за смертной цепочкой, и он это сделал, выстрелив себе не в висок, а в сердце.
— Тризна по Строгову, — тяжело выдавил Подоляка, — была школа имени Евгена Коновальца, был поручик Лунь, были и нету… — Простые слова давались ему с большим трудом.
