Вероника Николаевна распорядилась, изящно закурила сигарету и принялась болтать о вещах совершенно посторонних.
Кофе подавала тихая, бесшумно скользившая в своих черевичках Ганна. Мезенцев без особого труда заметил в поведении этой смуглолицей украинки внутреннюю настороженность. Ведь он был не только политработником, но и чекистом.
Деятельно заработавший мозг позволил прийти к пока еще смутным выводам. Эх, если бы только найти человека, подкинувшего письмо в дом Бахтиных!
Ганна бросила на майора встревоженный взгляд и тут же потупила глаза. Какой необыкновенный цвет этих глаз, яркий, праздничный, на матово-смуглом лице! Такие глаза должны быть спокойны, веселы…
— Откуда у вас эта девушка? — деланно равнодушным голосом спросил Мезенцев.
— Понравилась? — Вероника Николаевна погрозила мизинцем.
— У нее какое-то горе?
— Горе? — переспросила Вероника Николаевна. — Оно со мной не делилась. Ганна!
Ганна появилась в дверях.
Мезенцев чиркал спичкой, пытаясь прикурить, пока хозяйка дома допытывалась у Ганны, не случилось ли у нее какого-нибудь несчастья.
— Нема у меня горя, — ответила Ганна сухо.
— Вот даже товарищ майор заметил.
Ганна отрывисто бросила:
— Одно у нас горе на всех…
— Как понимать тебя? — спросила Вероника Николаевна.
— Как надо, так и понимайте… Можна мени уйти?
— Куда?
— На базар. Може, барашек будет, капусты нема…
— Иди, конечно. Деньги у тебя остались?
Ганна кивнула и молча вышла. Заторопился и Мезенцев.
— Не задерживаю, Анатолий Прокофьевич. — Вероника Николаевна подала ему свою узкую руку с ярко накрашенными ногтями. — Когда мне ждать мужа? Скажите, там не очень опасно?
— Вы безбоязненная женщина, и вдруг такой вопрос…
— А что, и в самом деле безбоязненная, если дело касается лично меня. Но я переживаю за близких… А вчера Мария Ивановна напугала меня: ходят по городу с длинными топориками.
— Мария Ивановна? Медицинская сестра?
— Да.
— Вы ее давно знаете?
— С первого дня моего приезда. Славная женщина, она и порекомендовала мне Ганнушку…
Мезенцев никогда так не торопился. Застав Муравьева одного, он тут же попытался привести в систему свои подозрения и посоветовал пригласить Ганну для беседы. «Надо найти ниточку, а по ниточке осторожненько, чтобы не оборвать, дотянуться и до катушки».
«Ох уж эта навязшая в зубах „ниточка“!» — думал Муравьев, шагая по кабинету и стараясь освободиться от возникших подозрений. Так он делал всегда, чтобы не попасть под влияние чужих впечатлений. В своей работе он предпочитал ходить по первопутку или, как он выражался, самому прорубаться сквозь дебри, да еще своим топором. То обстоятельство, что мысль о Ганне пришла в голову не ему первому, больно укололо его самолюбие.
