Дождь молотил по месиву из грязи, рыбьих глаз, крови и потрохов. Женщины, считавшие, что в убийстве повинен кто-то из приезжих, выплескивали помои из окон верхнего этажа и злорадствовали, слыша возмущенные крики внизу. Рыбники ругались, тщетно силясь втолкнуть корзины с товаром в узкий промежуток между домами и повозками, а мы отругивались в ответ на попытки локтями отпихнуть нас с дороги. Однако брань не помогала ни нам, ни им.
Жофре, томясь вынужденным бездельем, принялся пальцами выстукивать ритм по стенке фургона. Родриго это вскорости надоело, и он, чтобы отвлечь ученика, предложил сходить к воротам и выяснить, нет ли каких-нибудь новостей. Если ворота уже открылись, он обещал подождать нас там.
Менестрель взглянул на Осмонда, затягивавшего на фургоне веревки, которые до того проверил уже раз десять. Губы Осмонда были плотно сжаты, как будто их тоже стянули веревками. Он попросил у Аделы прощения за то, что вчера обозвал ее гусыней. Адела ответила, что все правильно и она на самом деле гусыня; тем не менее оба старались не встречаться глазами. Адела, что бы она ни говорила, все еще чувствовала обиду, и Осмонд это видел, но не знал, как загладить свою вину.
Родриго посмотрел на несчастную Аделу и вновь перевел взгляд на страдальческое лицо Осмонда.
— Пошли с нами, Осмонд. Хоть ноги разомнешь.
Жофре сразу оживился.
— Да, пошли! Заставим это дурачье открыть ворота!
Осмонд колебался.
— Я лучше побуду с Аделой. Ей нездоровится.
— Ей всегда нездоровится, — буркнул Зофиил. — Будь она курицей, я бы свернул ей шею, чтобы не мучилась.
Осмонд развернулся, сжимая кулаки, но Родриго положил ему руку на плечо.
— Полегче, Зофиил, — сказал музыкант. — Не грозись удавить женщину в городе, где ищут душителя. Сказанное в шутку могут понять всерьез.
У Зофиила лицо пошло красными пятнами. Глаза сверкнули.
— Иди с ними, Осмонд, — поспешно вмешалась Адела.
Осмонд, не оборачиваясь на нее, двинулся за Родриго, протискиваясь между повозками и рыбными лавками. Жофре шел последним.
— Безумство слепое, скверна и похоть. — Наригорм, свернувшись на козлах, как белая крыска, смотрела на их удаляющиеся спины.
Плезанс повернулась к ней.
— Ты что-то сказала, доченька?
Наригорм заговорила нараспев:
— Руны я режу, турс и еще три. Безумство слепое, скверна и похоть. — Она холодно, торжествующе улыбнулась. — Вчера вечером я выбросила турс, троллью руну. Она искажает все, что за ней следует. Обращает смысл рун в темную сторону. Но вчера вечером я не знала, для кого эти руны.
