В одном романе мы вместе с американским рабочим и сопровождающим его советским инженером совершаем путешествие по обжитому, механизированному Северу («Под небом Арктики»). В другом вместе с героями, которые ищут и никак не могут встретить друг друга, попадаем на внеземную орбитальную лабораторию («Звезда КЭЦ»). Мы видим удивительные технические достижения, в людей — деловито нажимающими кнопки, борющимися с природой, занимающимися исследованиями. О чем они думают, о чем спорят, как относятся друг к другу? Какой вообще будет человеческая жизнь, когда в ней не станет межпланетных гангстеров-бизнесменов («Продавец воздуха») и новоявленных рабовладельцев («Человек-амфибия»), претендентов на мировое господство («Властелин мира») и врачей-преступников («Голова профессора Доуэля»)? Неужели тогда останется только показывать успехи свободного труда да по случайности попадать в приключения?
Задавая вопрос об особенностях человеческих отношений при коммунизме, Беляев и не мог получить более конкретного ответа, чем о борьбе нового со старым, потому что эти отношения только-только начинали зарождаться, их нельзя было целиком предугадать — писатель сам должен был сделаться их разведчиком, его работа была «на стыке» теории научного коммунизма с живым художественным исследованием советской жизни. Беляев же надеялся построить модель социального будущего тем же методом умозрительной экстраполяции («…автор, — писал он, — на свой страх и риск, принужден экстраполировать законы диалектического развития»), что он освоил в своих технических и естественнонаучных утопиях. Для социально-фантастического романа такой путь был малопригоден. В социальную теорию живая действительность вносит поправки более сложные и неожиданные, чем в естественнонаучную. В воображаемой картине социального будущего оказывалось чересчур много неизвестных величин. Фантаст, не располагая конкретными новыми идеями, вынужден был возвращаться к общим местам о «борьбе противоположностей» и «отрицании отрицания». Задача Беляева осложнялась еще и в связи с тем, что писатель обращался к сравнительно близкому будущему. Там, справедливо замечал он, люди должны «больше напоминать современников, чем людей будущего». Только сравнение с живой действительностью могло дать меру этого сходства и различия.
Трудность, таким образом, состояла не в «художественном оформлении», но в том, чтобы поднять социальную фантазию на более точный, более научный уровень. Беляев же склонен был несколько механически переносить в будущее свои наблюдения над современностью. «
