— В общем, ему следовало платить ей той же монетой, и тогда их взаимная страсть не знала бы предела, а истинная любовь не угасла бы никогда… Вердзари заканчивает эту ироническую фразу горьким замечанием:
— Но теперь уже слишком поздно, не так ли?
Однако Де Витиса не проймешь, он отвечает с полной невозмутимостью, словно речь идет о чем-то обыденном:
— Отнюдь нет. При хорошем адвокате, добросовестных присяжных и поддержке, которую, как мне кажется, следует ему оказать, к нему отнесутся со всем возможным вниманием. В конце концов, убийство из самых банальных.
Тут Вердзари, и не пытаясь оспаривать доводы прокурора, обращается к делу:
— До суда пока далеко. Как минимум надо, чтобы в деле обнаружили виновного.
— Виновный у нас уже есть, взяли тепленьким, и никому не придет в голову придираться, притом что процесс будет перенесен в Палермо, дабы избежать подозрений о возможном воздействии на суд.
— В Палермо! Вот это ход! В Сицилию — на родину преступлений во имя чести!
— Все это — простая последовательность событий, естественно вытекающих одно из другого… И потом: был ли Конти счастлив когда-нибудь?
Тут Вердзари теряет выдержку; он не против словесной эквилибристики, но она не должна быть самоцелью. Поудобнее устроившись в шезлонге, он цедит сквозь зубы:
— Счастье, счастье! Никто и никогда не знал, что это такое!
Де Витис не согласен с комиссаром, у него на все готов ответ, и, любуясь великолепным пейзажем, он с чувством произносит:
— Нет, дорогой Вердзари, счастье есть, и оно не бывает ни слишком трудным, ни невыносимым, как хотят нас уверить нетерпеливые и поверхностные люди вроде Конти. Гарантия счастья — это максимальный цинизм и самая тщательная взвешенность каждого поступка. Счастливые люди бережно несут в себе это редкостное ощущение, словно наполненный до краев бокал, который может пролиться и разбиться от малейшего лишнего движения; но какое удовлетворение испытываешь от сознания наивысшей наполненности! Как видите, абсолютная противоположность этому Конти, который раздавлен собственной убогостью… Люди могут не знать счастья сами, но счастье других никогда не ускользает от их внимания, вот и Конти не мог перенести счастье жены, так непохожей на него. Он завидовал ей, а зависть — источник ревности… не так ли?
Неподражаемый прокурор снова наклонился над столиком, чтобы вылить в пустой стакан комиссара оставшееся в бутылке.
Вердзари сидит, не шелохнувшись, и смотрит на него, но не может устоять перед открывшейся лазейкой и осторожно замечает:
