- Тогда с праздником, - проговорил он, откинув церемонии.
Он развел на стороны усы и выпил залпом.
- Светлую заутреню где слушали? - спросил Пастухов, уверенный, что именно с таким вопросом надо прежде всего обратиться к Мешкову.
- Имею привычку стоять пасхальную утреню в церкви старой семинарии, ответил Меркурий Авдеевич, с удовольствием убеждаясь, что напал, и правда, на большого умника.
- Ну как, бурсаки петь не разучились?
- Нет, поддерживают обычай. Христос воскресе по-гречески провели трубно. Христос анэсти эк некрон.
- Ах, трубно? - улыбнулся Пастухов.
- Это наше слово, бурсацкое: трубными гласы взываем, - сказал Цветухин.
- Я помню, вы еще семинаристом "Разбойника благоразумного" певали, почтительно сказал Мешков.
- Вы меня узнали?
- Как же не узнать такой известности? В театры я не хожу, но вы и сюда появляетесь, и в храме вас случалось видеть. Передавали, вы и этой пасхой на клиросе изволили петь?
- Да, пел.
- Что ты говоришь, Егор? - изумился Пастухов. - Стихиры пел?
- Стихиры.
- Это зачем же?
- То-то, Александр, что мы бурсаки. Нас тянет. Юность вспоминается, каникулы семинарские. Пасха - это такое волнение, все разоденутся, галстуки вот этакие накрутят, приготовят к отъезду корзинки, завяжут постели: утреня и обедня - последняя служба. Отпоешь и - домой, в отпуск, кто куда - в уезд, по селам, вон из семинарии, на волю! К батям. Весь, бывало, дрожишь от счастья.
- До чего верно, Егор! - умилился Мефодий. - Именно, весь дрожишь! Переживаешь, как на сцене.
- Ничего ты никогда на сцене не переживал, - усмехнулся Пастухов.
Но Мефодий говорил, не слушая его:
- До сих пор, если я не надену сюртука, как прежде в семинарии, мне и пасха не в пасху.
- Подумаешь, актер! - упрямо перебил Пастухов. - Переживает на сцене! Что переживает? Сюртук переживает!.. А в твою, Егор, бурсацкую лирику не верю. Так просто - мода. Нынче все великие актеры на клирос ходят, Апостола читают. И ты подражаешь моде. От художественников своих ни на шаг. Они в ночлежку - ты за ними. Они на клирос - ты за ними. Им на подносе просвирки подают, и ты ждешь, когда тебе поднесут. Ото всего этого кислыми щами разит. Понимаешь?
- Нет, не понимаю, - трезво и недоуменно ответил Цветухин. - Не понимаю, что ты озлился?
- То, что ты подражаешь моде. То, что врешь, будто стихиры поешь из переживаний. Ты их поешь из тщеславия.
Он потер в пальцах хвостик редиски, понюхал пальцы, бросил хвостик на стол, сказал брезгливо:
