– Мне так хотелось принести тебе цветы. Но я вспомнила, что вам этого не разрешают.
– Мы не имеем права на цветы даже на нашей могиле! – сказала Элизабет, слабо улыбнувшись. – Нам достаточно деревянного креста: это тоже неплохо… Но ты, кажется, загрустила!
Сделав над собой новое усилие, Аньес попыталась говорить о доме моделей, о подготовке новой коллекции. Но очень быстро она поняла, что больную не интересуют больше подобные вещи и она им, может быть, уже не верит. Боясь, что не сможет долго продолжать разговор на этой жизнерадостной ноте, Аньес решила сократить свой визит.
– Я буду приходить чаще, но ненадолго, – сказала она, – чтобы не слишком тебя утомлять… Но перед тем, как расстаться с тобой, я хочу, чтобы ты знала: я снова счастлива!
– Это прекрасно! В таком случае я счастлива тоже. Это было сказано едва слышно и было похоже скорее на пожелание, чем на правду. Аньес поняла, что ее сестра больше не поддавалась на обман, разве что немного доверия к ней вернулось.
На обратном пути домой, проезжая мимо собора Сен-Франсуа-Ксавье, она внезапно притормозила. Неведомая сила подтолкнула ее войти в церковь. Портьеры из тяжелой ткани сомкнулись за ее спиной, закрыв вход. Она остановилась в нерешительности: была ли она достойна войти в Храм Божий без приглашения? Мысль об Элизабет, о ее незримом присутствии рядом, придала ей смелости. Она прошла через притвор, не чувствуя в себе сил и не осмеливаясь молиться. Она обошла церковь и на одной из колонн, украшенной резьбой, узнала святого Жозефа, с которым успела уже подружиться. Пройдя главный алтарь, она остановилась перед Девой Марией с младенцем Иисусом и вспомнила, как с точно такого образа вытирали пыль ризничие в часовне монастыря. Опустившись на колени, она начала молиться.
Когда Аньес вышла из церкви, в ее душе царил покой и появилось немного надежды…
Беспросветное, тягостное существование, состоявшее из частых визитов к больной сестре и «работой», ставшей настоящей Голгофой, продолжалось. Постепенно, но неумолимо, духовное неприятие вытесняло привычку к ремеслу.
Так и не войдя во вкус этого ремесла, она должна была принуждать себя мириться с ним. Втянутая в чудовищную, хорошо отлаженную машину проституции, она стала одним из винтиков ее механизма, который не может больше выпасть из нее без посторонней помощи. Единственным в мире существом, которое могло бы помочь ей воплотить это чудо, была та, которой она не осмеливалась ни в чем признаться.
