Чаще всего на роли провокаторов опера выбирают приблатненную пацанву, которая относит себя к людям «знающим» и «разбирающимся» в тонкостях «тюремных законов». Таким легче подбить других заключенных на нужные для тюремной администрации действия.
Цели, которые преследуют провокаторы, всегда очевидны. Вопервых, тюремщикам совершенно не нужно единство среди заключенных. Старое, как мир, правило «разделяй и властвуй» успешно работает среди тюремного стада. Пока заключенные разбираются друг с другом, выясняя, кто есть кто и по каким понятиям кто живет, опера, наблюдая за арестантами со стороны, тихонечко посмеиваются, потирая от удовольствия руки: ведь чем больше заключенные грызутся друг с другом — тем легче манипулировать ими. Если даже во время выяснения отношений ктото из арестантов копыта откинет — ничего страшного. Пожурят надзирателя за то, что он чегото там недосмотрел и переведут бродить по коридору на соседний этаж. Зато общество вздохнет с облегчением, и мусорам в будущем будет меньше работы.
Вовторых, среди заключенных время от времени попадаются вредные экземпляры, которые принципиально не желают идти ни на какие контакты с представителями правоохранительных органов. Последним подобное поведение явно не по душе. Возникает задача сделать контактным интересующий следствие объект в тюремной фуфайке. Для её реализации существует несколько вариантов сценария, ведущих к одному и тому же финалу — упрямец должен ломануться к мусорам. Один из наиболее популярных вариантов для выполнения поставленной задачи подразумевает использование провокатора, которого подсаживают в камеру к интересующему объекту. Пока мусора прессуют объект снаружи, провокатор создает сокамернику «условия» внутри камеры, натравливая на него других арестантов и подставляя его на каждом шагу.
Один такой красавец полутораметрового роста както заехал к нам в камеру с двумя толстыми стопками книг под мышками. Книги он, естественно, не читал и читать не собирался. Они ему служили в качестве антуража, так сказать, для создания образа «думающего» и «знающего» арестанта. По крайней мере, фразы типа: «Достоевский — мой любимый писатель» звучали в тюремной среде глубокомысленно, и, учитывая обстановку, несколько необычно. Какой для него Достоевский «любимый», я понял сразу, лишь только увидел, как благодарный читатель стирает с ботинок пыль «Преступлением и наказанием».
Первые дней пять вновь прибывший пассажир (по тюрьме он уже болтался полтора года) внимательно присматривался к сокамерникам, активно втирался в доверие к тем, кто посильнее и пошустрее. К концу недели полтора метра освоился в новой камере и начал исподтишка науськивать заключенных друг на друга. Сам же провокатор всё время старался держаться в стороне, мол, — «это всё они, я здесь ни при чем», и при малейшем же обострении обстановки мгновенно перемещался на безопасное расстояние, подливая масла в огонь изза чьейто спины.
