Тетка рассказала, поправила на шее теплый платок, и Азевич не знал, что ей сказать. Пристрелить, наверно, следует такого пса. А может, и нет. Наверно, и собаки теперь такие, как люди, – покалеченные войной, бедолаги в бесприютной собачьей жизни.
– Что-то он к мужчинам недобрый. Как увидит где мужика, сразу шерсть дыбом. Наверно, дались ему мужчины. Особенно если в военном.
– Возможно.
Тетка принялась его кормить. Сначала супом из глиняной миски, из которой он зачерпнул три ложки и больше не смог. Потом заставила его выпить кружку теплого молока с медом. И он с огромным усилием выпил, хотя молоко опять не показалось ему вкусным. Он вконец устал от всей процедуры кормежки, лег на горох. Большой ломоть хлеба остался нетронутым на краю обвязанного марлей кувшина.
– А как же с хлебом у вас? – спросил Азевич. – Есть хлеб?
– Хлеб есть, – с удовлетворением в голосе ответила тетка. – Намолола на той неделе, испекла три буханки. Не то что в колхозе.
– Постой! – что-то припомнив, сказал Азевич. – А где намолола?
– Да в сенцах. На жорнах.
– А разве... жорны у вас не разбили?
– А, тогда! – догадалась тетка, что он имеет в виду. – Били. На три куска камень разбили. Лежали в крапиве. Да еще каждый день делали обход, проверяли, лежат ли там, куда бросили.
– Кто разбил? – сказал он и затаился, ожидая ответа.
– Да комсомольцы эти. И активисты. А мой Иван все равно молол. Смастерил такие обручи, составит камни и смелет ночью. А потом разберет и снова куски в крапиву. Там и лежат. Те придут, посмотрят, в тетрадке что-то пометят. Так и обходились, – тихонько засмеялась тетка, довольная своею с Иваном хитростью.
«Так и обходились! – подумал Азевич. – И теперь она кормит своим хлебом того, кто уничтожал жернова, бил камни. Или она не знает, не догадывается, кто он такой? Или не держит обиды на него и таких, как он? Недавних райкомовцев, комсомольцев, активистов? Что это за характер такой – незлобивый или безразличный к добру и злу? Что это – крестьянское, женское? Или национальное? Откуда это взялось, хорошо это или плохо? А вдруг эта незлобивость будет и по отношению к немцам? Покажется, что и немцы не хуже? Тем более что позволяют есть свой хлеб, который не позволяли есть большевики?»
– Я вам хлебца оставлю и молочка. А супчик подогрею и еще принесу. Пообедать. Так лежите, набирайтесь силы, – сказала она, вздохнула и пригорюнилась. – Может, и мой сынок где так лежит. Если живой. А может, и в земельке уже...
