Утром сошлись возле райкома, подогнали повозки. Денек выдался серый, осенний, временами начинал накрапывать дождик, но вскоре переставал. Егор чувствовал себя очень неловко в милицейской линейке, рядом с Дашевским. Не то что когда-то с Зарубой. Тот, хотя и враг народа, но был мягкий, обходительный. Этот же – сталь! И взгляд исподлобья, звероватый, и лицо худое, костлявое. Войтешонок, видимо, как хромой сел с Дашевским, Азевич поместился в передке с милиционером-возчиком. На боку у того болтался наган в желтой кобуре, что придавало ездокам важности и вызывало чувство защищенности. Куда поедут, никто из них не представлял, и, лишь после того, как расселись, Дашевский вынул из железнодорожного кителя сложенную вчетверо бумажку. «Значит, так, – объявил он. – Первая деревня Кан... Кандыбовичи...» – «Кандыбичи, – поправил Войтешонок. – Это десять километров». – «Вот, едем в Кандыбовичи! Айда!»
Приехали в Кандыбичи, остановились возле здания сельсовета с флажком над крышей. Там уже дожидались – председатель, крестьянского вида мужчина в кортовой, с поясом, толстовке, и двое, видно, из актива. Дашевский, не слезая с линейки, спросил: «У каво жорны?» – «Так много у каво», – сказал председатель и полез в портфель. «А ну, становись, показывай!» – скомандовал Дашевский. Сельсоветский председатель неловко примостился на подножке, и они поехали по деревне. Зашли в сени первой хатёнки, откуда председатель сразу повел в истопку, где в запаутиненном углу приткнулись старые жернова. «Так, – Дашевский оглянулся. – Ты! – указал он на Азевича. – Снимай камень!»
Преодолевая неловкость, Егор подошел, поднатужился, снял тяжелый верхний камень, поставил на ребро, не зная, что делать дальше. «Давай, давай! – продолжал командовать Дашевский. – Выноси во двор и бей вдребезги!» Егор выволок тяжелый камень во двор, но разбить его не было обо что, и он прислонил свой груз к грязному боку линейки. «Что, не хватает силы? – гремел Дашевский. – О фундамент бей. Вон, об угловой камень». Азевич неумело ударил камнем об угол фундамента, камень отскочил и плоско лег в грязь. «Ну ты, неумека, мать твою перемать! – вызверился Дашевский. – Бей сильней! Как врага революции, бей! Чтоб искры из него – в бога душу мать!» Второй удар оказался удачнее первого, кругляк развалился на две неравные части.
В этот момент из хаты выскочила женщина с растрепанными волосами, подняла крик на всю деревню. Она так ругала и проклинала их, что стало не по себе, даже страшно стало. Предсельсовета принялся ее уговаривать, но женщина все кричала, словно в припадке, рвала на себе кофту и плакала. Из низкого окошка с любопытством смотрели во двор несколько замурзанных детских личиков. Дашевский, однако, ничего вроде бы не замечал, знал лишь одно – командовать.
