Она забыла обо всем на свете, даже о том ужасе войны, что навис над ними. Казалось, такое же чувство овладело и Искендером, и Германом Степановичем. Старый музыкант был оживлен, часто усаживался за рояль и, очаровывая музыкой своих гостей, будто помолодел сам. На его просветленном лице играли блики молодости. Казалось, он только теперь пожинал плоды своего прекрасного искусства, будто впервые наблюдал за чарующей пляской своих длинных тонких пальцев на клавишах рояля. Молодость, ворвавшаяся в его квартиру, захлестнула и его, он был беспредельно счастлив. Деликатный, предупредительный, ласковый за чайным столом, Герман Степанович, когда садился за рояль и брал первые аккорды то "Патетической", то "Лунной сонаты", внезапно преображался и напоминал бесстрашного полководца, отправляющегося спасать фею красоты.
И когда гости поднялись и стали прощаться, в глазах его сиял огонь. Сиял и тогда, когда он произносил: "Ребята, уговор есть уговор, как только вспомните обо мне, приходите, я буду вас ждать". И когда Искендер и Гюльназ обещали: "Обязательно придем!" - они почувствовали, как он доволен и как рад.
А на улице они окунулись в пленительную белую ночь Ленинграда - ночь, исполосованную перекрещивающимися световыми дорожками бесчисленных прожекторов.
8
Это были самые счастливые дни. Гюльназ была рядом с Искендером. Правда, вместе они бывали не более двух-трех часов в день. Ранним утром Искендер куда-то уходил и возвращался только вечером. Когда она его спрашивала, поедут ли они в Чеменли, он обычно отвечал: "Пока ничего не знаю". Вечерами они усаживались рядом и долго разговаривали. Только когда надо было ложиться спать, она поднималась на верхний этаж - к Наташе и Гале.
Однажды ранним утром Искендер с товарищами ушел. Гюльназ осталась одна.
Как только смолкли звуки их шагов, она подумала: "Не написать ли письмо домой?"
При этой мысли она пришла в такое волнение, что не знала, с чего начать. Но написать она была должна. Может быть, это хоть немного смягчит ее вину. Ведь началась война и родные, особенно мама, будут волноваться.
В книжном шкафу Искендера она отыскала несколько чистых тетрадных листков и села писать родителям письмо. Она просила их простить ей двойную вину. Если в том, что приехала в Ленинград, не уведомив их, виновата она одна, то теперь причина задержки от нее не зависит. Искендеру пока не разрешают выехать из города. Как только война кончится, они вместе вернутся в Чеменли.
