Герцог Портлэнда сдавал, например, тюрьму за 18 гиней в год человеку, прославившемуся своим жестоким обращением с заключенными. Под стать этому извергу был и Томас Бэмбридж — «бесчеловечный тюремщик», а проще говоря, изощренный садист — начальник тюрьмы Флит. Таким же оказался и его предшественник на этом посту Джон Хаггинс, который купил место за пять тысяч фунтов у графа Клэрендона, прежнего владельца тюрьмы.
Злодеяния Бэмбриджа и Хаггинса случайно выплыли наружу. Была назначена комиссия. Жестокость и беззаконие, которое творили двое на вид вполне добропорядочных джентльменов, потрясли лондонцев. Начался процесс. Бэмбриджа, а затем и Хаггинса вызвали на допрос. Знаменитый Уильям Хогарт запечатлел как раз этот момент на своей картине «Допрос Бэмбриджа». Получив разрешение присутствовать на допросах, художник собственными глазами видел орудия пыток, которые демонстрировала комиссия: щипцы, кандалы и «воротники» с шипами, применявшиеся к тем, кто не мог или не хотел оплачивать свое пребывание под сенью Флита.
На лице Бэмбриджа, написанном художником в желтых и мертвенно-бледных тонах, — злость, подлость, страх. Видимо, к нему и Хаггинсу члены комиссии относятся без особого почтения. Впрочем, неизвестно, каково было бы их окончательное решение, не всплыви при расследовании показания некоего Уильяма Рича, ставшего объектом изощренных надругательств только за то, что ему нечем было оплачивать «гостеприимство» Бэмбриджа. Об этом же поведал и другой несчастный по имени Арне, на себе испытавший варварское отношение Хаггинса.
После выступления этих свидетелей комиссия «признала Бэмбриджа виновным в злоупотреблении доверием, вымогательстве, преступном отношении к своим обязанностям: незаконно надевал кандалы на заключенных, помещал их в подземную тюрьму, обращался с ними бесчеловечно и жестоко, презрел законы королевства». Был осужден и Хаггинс, что, впрочем, не помешало ему спокойно дожить до девяноста лет.
И все же разбирательство преступлений Бэмбриджа и Хаггинса не прошло бесследно. За стенами здания тюрьмы Флит бушевала толпа, готовая растерзать извергов. В лице Бэмбриджа лондонцы стихийно осуждали социальное зло, способствующее произрастанию подобных субъектов. Однако до реформы тюрем было еще далеко. И тех, кто ратовал за нее, современники считали наивными чудаками.
Едва ли тогда Дефо мог предполагать, какие порядки существовали в английских тюрьмах. Со временем личный печальный опыт, а также профессия репортера позволят ему глубоко изучить эту сторону английской жизни. Пока же ему все это лишь предстояло узнать, как говорится, на собственной шкуре.
