Они выехали вскоре после рассвета, и Халли намеревался поспеть к полудню.
Исландец возглавлял цепочку всадников, поглядывая на одному ему ведомые приметы. Новгородец не уставал удивляться: как можно находить дорогу среди вересковых пустошей? Здесь не было ни рощ, ни одиноких деревьев, ни запоминающихся скал или оврагов. Солнце вначале грело левую щеку, потом начало светить в затылок. Парень от нечего делать рассматривал длинную тень – свою и конскую. Тогда ему казалось, будто едет он на диковинном коньке-горбунке.
Мария Харальдовна вначале поддерживала учтивую, ни о чем, беседу с Хродгейром – расспрашивала его, где бывал скальд, что видел, но ответы слушала вполуха. Да и то, отец ей наверняка столько понарассказывал о походах в Миклогард, о службе тамошнему императору, о побережьях Средиземного моря – чудесных островах, населенных латинянами и греками, где никогда не бывает снега, а урожай на полях собирают дважды в год, где растут всяческие диковинные ягоды, которые на Русь привозят только сушеными, и можно лишь догадываться, какими они бывают, недавно снятые с ветки. После историй Харальда-конунга приключения Хродгейра-скальда должны были показаться скучными и неинтересными. Ну, в Бирку сходили, ну, три года назад путешествовали в Свальбард,[54] где охотились на страшных зверей с двумя зубами, торчащими изо рта вниз, на медведей, обросших не бурой, как обычно, а снежно-белой шерстью, и таких огромных, что, встав на задние лапы, возвышались над самым рослым воином на два аршина. Сам Вратко подобные рассказы слушал бы и слушал… А вот королевна кивала невпопад, задавала вопросы вовсе не те, которые следовало задавать человеку заинтересовавшемуся.
Потом она и вовсе замолчала. Задумалась.
Не желая отвлекать девушку, притих и Черный Скальд.
Над поросшими вереском холмами звенела тишина, нарушаемая конским дыханием да глухим стуком копыт. Даже Олаф с Асмундом устали подтрунивать друг над другом, посерьезнели, надо и не надо проверяли, как ходят мечи в ножнах.
Вратко под размеренный шаг каурого мало не задремал. Начал клевать носом и встрепенулся, услышав пение.
Пела Мария Харальдовна. Голос ее звучал негромко и чуть хрипловато, старательно выводил заунывную мелодию. Вратко, поднаторевший в урманской речи, разбирал почти все слова. Во всяком случае, мог понять, о чем идет речь. Такие песни впору петь над телами павших героев. Хотя раньше, до прихода на Русь византийских монахов, на похоронах считалось достойным петь и веселиться.
