– Но почему? – Хвалислав шагнул к ней, и его лицо стало жестким. – Чем я тебе нехорош?
– Ты сам знаешь. – Далянка отвела глаза.
Хвалислав сжал зубы. Он знал, что она имеет в виду. Девятнадцатилетний княжич внешним обликом вообще не походил на славянина. Похожий на свою мать-хвалиску, он уродился смуглым, черноволосым, черноглазым, с густыми сросшимися бровями. Правильные черты лица его могли бы считаться красивыми, если бы светловолосым славянам его вид не казался слишком непривычным и чуждым. По возрасту будучи вторым после Лютомера, по положению он считался «после всех», из-за того что мать его была в племени угрян совсем чужой, да еще и бывшей рабыней. И в отношении к нему угрян ничего не меняло даже то, что хвалиску Замилю, иначе Замилу, князь Вершина уже много лет любил сильнее всех прочих жен и к ее единственному сыну чувствовал большую слабость, чем к прочим, рожденным от знатных жен, взятых с соблюдением всех обычаев, обрядов и с приданым. С детства сына Замилы прозвали в Ратиславле просто Хвалисом. Но когда ему исполнилось двенадцать лет, князь Вершина решил-таки признавать его вольным человеком и полноправным членом рода, и нарек его Хвалиславом. Похожее на настоящее княжеское, в роду оно, однако, было новым и как нельзя лучше подходило к положению самого парня, зависшего на полпути между своими и чужими, свободными и челядью.
Но несмотря на почти княжеское имя и отцовскую к нему любовь, Далянке, дочери знатного рода, брак с Хвалисом не сделал бы чести.
– Да вы-то чем меня лучше? – с гневом отвечал Хвалис на ее невысказанные намеки, и видно было, что он и сам много раз об этом думал. – Ты сама-то кто? Твоя мать – кривического рода, а отцовский род – из голяди! И Воловичи такие же! И сами Ратиславичи – или у нас голядок в роду нет? Все мы здесь полукровки – и ты, и я, и сам князь Вершина, отец мой! Так чем я хуже вас? Чем я хуже других? Хуже Люта?
– Это другое дело. Голядь этой землей искони владела, кривичи с ней уже не первый век в дружбе живут, мы с ними родня. А вы…
– Ну так и что же? – угрюмо отозвался Хвалис, с трудом одолев досаду. – Или я теперь не человек? Отец меня любит. Побольше иных любит, как будто ты не знаешь! Он меня в обиду не даст. И кто угрянским князем будет – тоже еще неизвестно. Так что смотри не прогадай.
– Ты князем думаешь быть? – изумилась Далянка.
– А что – не веришь?
– Да ты даже в бойниках не был!
Она сказала правду: когда Хвалису исполнилось двенадцать лет и ему пришел срок, как всем отрокам, уходить в Варгу, Замила не отпустила его. Твердила, что ее сын слишком слаб и не выживет в лесу без заботы родителей. У диких склавинов имелось много диких обычаев, и доверить этим обычаям свое любимое дитя она не соглашалась. Хвалис, хоть и был на самом деле не слабее прочих, не стал особенно спорить: в душе он опасался, что в лесу его просто убьют, выбрав подходящий случай. Ведь бывало порой, что бойники погибали: охота, походы, учебные схватки, да просто ссоры или шалости растущих парней, – очень многое в лесной жизни грозило безвременной смертью неопытным, незрелым, но вздорным, как все в этом возрасте, отрокам, предоставленным почти только самим себе. Разумеется, и варга, и десятники из числа «отреченных волков», и просто старшие, кто поумнее, следили за молодыми и старались предотвращать несчастные случаи, но в лесу никто не будет, как мать и нянька, ходить за ребенком и оберегать от малейшего беспокойства.
