Однако это были лишь цветочки. Уже на следующий день Калиостро с тщанием бывалого садовника принялся выращивать оккультные, тем не менее вполне зримые плоды. Для чего направил стопы к местным вольным каменщикам.
– Гузе.[64] Гузе. Гузе.
Митавские франкмасоны встретили его как родного, заняли «позицию порядка».[65] и, не колеблясь, пошли навстречу, естественно, «походкой посвященных»[66] Вопрос с открытием новой ложи решился без труда, и в плане ее председателя, конечно, сомнений не возникло – он, он, конечно же он, Великий Копт. Вот так, было «голубое», «красное», «черное» и «белое»,[67] теперь появилось еще и «египетское».
А новый предводитель масонства не удовольствовался достигнутым и начал принимать в свою ложу женщин, чем сразу же снискал расположение лучшей половины аристократии Митавы.[68] При этом он открыл алхимические курсы с дальней перспективой получения Камня мудрецов, регулярно проводил сеансы высшей магии, был дьявольски находчив и необыкновенно умен и мастерски пленял рассказами на исторические темы: о своих беседах с Сократом, о знакомстве с Аполлонием Тианским,[69] о продолжительных прогулках с Магдалиной, Лазарем и Спасителем по берегу Тивериадского озера. Словом, популярность его множилась, росла, как на дрожжах, и скоро достигла апогея – аккурат в преддверье Рождества очарованные митавцы предложили ему место Бирона. Пусть полковник гишпанский граф Феникс, он же Калиостро, будет еще и герцогом Курляндским. Звучит-то как! Увы, гнусно, чересчур обязывающе, только вот большой политики Великому Копту не хватало. Вот уж воистину тяжело метать бисер перед свиньями. Не так поймут. В меру своего разумения – по-свински…
Новый год встречали без радости, в тесном кругу. Калиостро заявил, что 31 декабря – это совсем не 22 марта,[70] не дождался сладкого и отправился в лабораторию пускать злого алхимического духа. Грустная Лоренца, тяжело вздыхая, рассеянно занялась мороженым, выпившая Анагора стала, как всегда, клеиться к скучающему Бурову, Мельхиор все никак не мог оторваться от яблочного штруделя, а индус крепко приложился к рейнскому и сделался зануден и невыносим.
– …И вот подошел ко мне Шива, великолепный, благодатный, неописуемо прекрасный, – стал рассказывать он о своей встрече с мужем всех женщин.[71] – О, он весь исходил лучезарным светом! Таким я и запомнил его, когда, согласно завещанию гуру, предался умерщвлению плоти на горе Шайшире. Месяц я питался одними кореньями, второй – только водой, а на третий совсем отказался от пищи. Четвертый месяц я простоял с воздетыми вверх руками, но – о, чудо! – жизнь не покинула меня. Прошел четвертый месяц, и в первый день пятого передо мной вдруг появился Он – невыразимый, лучезарный, сотрясающий вселенную. О, какое же это счастье лицезреть его! О, как же…
