| Предисловие к «Комментариям к псалмам» (CR, XXXI, 21). |
| «Non quis sit apud se, sed qualis erga nos» (Institutio, I, X, 2; ср.: I, II, 2; III, II, 6). |
Для Кальвина благочестие неразрывно связано с вероучением, а всякий опыт — это вызов мысли. Но Кальвину знаком опыт, превосходящий силы ума, и порой он подводит нас к границе, у которой мышление терпит крах и тайна становится непроницаемой для него. Здесь он лишь призывает нас идти дальше с благоговением, если только мы на это способны. Кальвин, как говорит он сам, не хотел бы, чтобы к тайне евхаристии прилагалась немощная мера разума, «маленькая линейка из моего детства»>34. И он призывает читателей не сводить их собственное понимание к его ограниченному пониманию, но стремиться гораздо выше того, куда он может довести>35.
Однако в пределах осознанных им границ он высказывается с полной ясностью и убеждённостью.
В сознании современного человека слово «благочестие» утратило свой первоначальный смысл и статус. Оно стало вызывать подозрения и наводить на мысли о бессильной религиозной сентиментальности и о ханжестве. Для Кальвина и его современников, как и для древних языческих и христианских писателей, «pietas» было весьма достойным словом, свободным от всяких отрицательных коннотаций. Оно означало достойное похвалы сознание долга и полную доверия преданность семье, стране, Богу. Кальвин настаивает на том, что благочестие — необходимая предпосылка надёжного богопо-знания. При первом упоминании об этом принципе он кратко характеризует благочестие как «веру, соединённую с трепетным страхом Божьим», который «подразумевает добровольное почитание и влечёт за собой подобающее служение». Они появляются, когда люди «усвоят как следует, что они всем обязаны Богу, что они любовно вскормлены на его отцовской груди, что в Нём источник всякого блага»>36. Слово «pietas» чрезвычайно часто встречается в сочинениях Кальвина, и в «Наставлении» он использует его словно колокольный звон, зовущий нас отвергнуть соблазны секулярного интеллектуализма. «Для Кальвина,— пишет Эмиль Думерг,— религия и благочестие — одно и то же»>37. «Благочестие,— утверждает Митчел Хантер,—было ключом к его характеру. Он обладал душой, одержимой Богом. Теология не занимала его как наука сама по себе: он посвятил себя теологии, видя в ней поддерживающую конструкцию всего того, что значила для него религия»>38. Его религиозная позиция предполагала благодарность, любовь и послушание как необходимые предпосылки здоровой теологии. Поскольку «мы всем обязаны Богу», то на страницах Кальвина мы постоянно сталкиваемся с Ним лицом к лицу, а не играем с идеями и не взвешиваем мнения о Нём. В результате читатель, независимо от того, согласен ли он с автором во всех деталях, встречает в последнем товарища по своей религиозной и духовной борьбе. Кальвин в самом деле является исключительно ясным и понятным выразителем религиозных прозрений и духовных побуждений, которые лишь смутно осознают люди, когда стремятся оформить свои мысли о Боге и применить их к своим обязанностям.
