Еще рано. Граждане спят ленивым праздничным сном. Народу на улицах мало, татар не видно вообще, милиции скучно. Зато сейчас не дремлют, наверное, злодеи, творя безнаказанно свои темные дела, пока милиция занята неизвестно чем.
Вот двое в форме медленно бредут мне навстречу, приостанавливаются, смотрят испытующе.
— Девушка, на минуточку вас можно?
— Я тороплюсь.
— Мы вас долго не задержим. Скажите, вы не… — он мнется, не зная, как спросить.
— Бельбек, Тиберти, Бодрак, Альма-Тархан, — быстро произношу я татарские названия рек и сел.
Судя по всему, милиционеры не местные, привезенные на помощь из других областей, потому слова эти им вовсе не знакомы. Зато интонации, с которыми они произнесены, стражи порядка перевели для себя примерно так: «Отстань, козел, иди своей дорогой». В интонациях милиция разбирается.
Стражи бледнеют и предлагают мне пройти в автобус. Иду, не оказывая сопротивления. Автобус прижался к кромке тротуара. В нем — люди в сером. Их много. Просят документы. Предъявляю редакционное удостоверение.;
— Как же так? — недоумевают поймавшие меня.
— А что такое? — недоумеваю в ответ.
Те, которые не присутствовали при моей поимке, просят прояснить ситуацию.
— Она по-татарски ругалась, — заявляют мои конвоиры.
— Неправда ваша, — поясняю. — Не ругалась. Бельбек и Бодрак — речки, Тиберти и Альма-Тархан — села.
— А зачем их говорить?
— А где сказано, что нельзя?
Они стали в кружок, повернувшись ко мне серыми спинами. Посовещались и вынесли приговор:
— Мы сообщим о вашем поведении к вам на работу.
— Сделайте милость.
Отпускают. Ухожу, еще вполне успевая на электричку. Время, которое украла у меня милиция, предназначалось для магазина. Хотела купить сливки и еще что-нибудь вкусненькое к праздничному завтраку моим близким. Придется вместо сливок порадовать их рассказом об утреннем происшествии.
Электричка везет меня в дом моих родителей. А дом, где жила моя бабушка, мы недавно продали татарину Алиму. До сорок четвертого года в нем тоже жили татары, потом — какие-то переселенцы, потом — мои бабушка и дедушка.
Старый-старый, полуразрушенный, его никто не хотел покупать, наш старый дом. Спасибо Алиму, его пригнала сюда тоска по родине, которой он никогда не видел.
Их не хотели прописывать в уже купленных домах. И они, человек сто, с детьми, несколько суток стояли у здания райисполкома.
Почерневший, с красными глазами, Алим однажды утром вошел к нам во двор и сказал одно слово: прописали!
