Комната была большая, убого обставленная. Низкая, застланная белым, железная кровать, совсем как у нее дома, на красном цементном полу — простой коричневый мат из кокосовых волокон; широкое окно-дверь выходит в маленький садик, полный цветов. За садиком тянется широкий проспект, и шум стоит такой, что деревенской жительнице, привыкшей только к раскатам грома, кваканью лягушек да треску кузнечиков, трудно не замечать его. Сидя на кровати, Марта вдруг почувствовала, что шум действует ей на нервы. Барабанные перепонки у нее как бы жили самостоятельной жизнью — они мучительно, болезненно колебались, силясь защититься от грохота транспорта. В ушах у нее стоял немолчный гул. Огромный грузовик, с ревом пронесшийся по проспекту, словно проехал по ее телу, по крайней мере так ей казалось; оглушительно прозвенел велосипедный звонок, точно это было здесь, в комнате. Она сидела, прислушиваясь, мучительно ловя малейший звук, но в то же время не упуская нити разговора за стенкой. Ее отец явно завладел вниманием миссис Ганн: теперь говорил уже он один. «Да, это было недели за две до событий под Пасчендейлом, — услышала Марта. — И — хотите верьте, хотите нет — я предчувствовал заранее, как все произойдет. Я даже написал домой, что, мол, наверно, меня убьют. У меня было такое чувство, точно надо мной нависла черная туча или кто-то накрыл меня черным бархатным капюшоном. Я пошел проверить связь. А когда очнулся, то уже был на госпитальном судне». Опять эти слова преследуют ее — Марта не только рассердилась, но и испугалась. В то время как она пыталась разобраться в звуках улицы, чтобы, хоть это и трудно, немного привыкнуть к ним, а глаза ее рассматривали жесткий волосяной мат на полу, перед ее мысленным взором возникла опустошенная местность, поваленные деревья, разрытая, превратившаяся в месиво земля, клубок колючей проволоки, а на ней развевается какая-то тряпка — клочок мундира. Рев автомобильного мотора на улице вдруг превратился в звук летящего снаряда, и Марта попыталась стряхнуть с себя наваждение. На душу ей, точно глыба, навалилось что-то страшное, гнетущее, неотвратимое. Все это было так знакомо, так до ужаса знакомо: Марта даже знала, какие слова сейчас произнесет отец и каким тоном, и, хотя тон был ворчливый, в нем чувствовалась пугающая взволнованность.
Когда дверь распахнулась и вошли родители, Марта поднялась им навстречу с решимостью человека, готового противостоять любому моральному и физическому нажиму. Но вместо ожидаемой атаки миссис Квест лишь проворчала:
