— Как ты можешь говорить о том, что евреи погубят весь мир, и в то же время ходить в гости к Солли и Джоссу?
Джонатан смутился:
— Но мы же знаем друг друга с детства! — И, заметив явно иронический взгляд сестры, добавил: — А вот ты никогда не заходишь к ним.
— Это вовсе не потому, что я разделяю твои взгляды.
Ответ Марты озадачил Джонатана: он и сам не знал, каких взглядов придерживается, — он просто повторял то, что говорили родители и что он слышал в школе.
— Ну а как же ты при твоих взглядах можешь утверждать, что Гитлер — порядочный человек?
— Я никогда и не утверждала, что он порядочный. Я говорила только, что…
Марта запнулась и покраснела. Теперь уже он иронически смотрел на нее. Правда, она говорила, что, если Гитлер — «выскочка», это еще вовсе не значит, что он лишен всяких способностей, а в их доме такое заявление было равносильно защите Гитлера. И Марта принялась обстоятельно и последовательно доказывать свою правоту. Джонатан, отнюдь не желавший с ней спорить, только поддразнивал ее, напевая, точно ребенок:
Мэтти разозлилась, Мэтти разозлилась!
— Ты просто младенец, — проворчала Марта (так обычно заканчивались все их споры) и повернулась к нему спиной. Но если человек от чего-то отворачивается, то он неминуемо должен к чему-то повернуться — перед Мартой оказалась книжная полка, и она взяла с нее первую попавшуюся книгу. Это тоже стало для нее привычным жестом. Сколько раз она вот так хватала ближайшую книгу, как бы желая этим сказать: «Я знаю, что говорю».
Вдруг ей пришло в голову, что ведь она называет себя «большой любительницей чтения», совершенно так же, как и мать, и так же необоснованно. Ну что, собственно, она читает? Все снова и снова перечитывает одни и те же книги или бесцельно мечтает, сидя всегда на одном и том же месте — под большим деревом, где жара, пробиваясь сквозь листву, действует на нее как наркотик. Она читала много стихов — но не рада смысла, а ради мелодий, которые были бы созвучны ритму шелестящих трав и покачиванию листьев над ее головой или помогли бы ей увидеть свою мечту — белоснежный город, населенный благородными людьми, который, подобно золотому миражу, вставал перед нею над привычными просторами высохшей травы и оголенными деревьями.
Она обыскала весь дом в жажде новых книг. А книг у Квестов было множество. Да и в комнате самой Марты полки были набиты сказками, сохранившимися еще со времен ее детства, и томиками стихов. В гостиной стояли шкафы с книгами родителей. Там были классики — Диккенс, Вальтер Скотт, Теккерей — и произведения других писателей, доставшиеся миссис Клест в наследство от богатых викторианских предков. Все это Марта прочла еще много лет назад и теперь перечитывала, но чувство неутоленного голода не покидало ее. Можно, конечно, сравнить маленького чернокожего с Оливером Твистом — а дальше что? Кроме классиков всюду валялись книги о «политике», вернее о том, что ее родители разумели под этим словом, — «Мемуары» Ллойда Джорджа или описания Первой мировой войны. Но ни одна из этих книг не имела решительно никакого отношения ни к их ферме, ни к толпам туземцев, гнувших спину на их землях, — то есть ко всему тому, о чем пишут в газетах, ни даже к тому, о чем говорится в «Моей борьбе», чтение которой, собственно, и вывело Марту из душевного равновесия.
