На покупателя Николай Васильевич обижался не долго. Он написал ему письмо, указал последнюю дату, жирно вывел и округлил цифру — 150. Ответ не заставил ждать. Его условия принимались.
Осень принесла Биму большие жизненные перемены. Лагерь почти опустел, хозяин Бима с несколькими солдатами свертывал последние палатки, все готовились к отъезду. Бим сделался почти взрослым, густая шерсть надежно укрывала от холодов, а они в эту осень пришли рано. Как-то хозяин сжалился над Бимом, на ночь спустил с цепи. Утром Бим пришел к дому, и хозяин долго подзывал его к себе. Бим не торопился выполнять команду, радовался свободе, лаял на хозяина, звал поиграть. Хозяин бегал за ним с ошейником и сердился все больше. Бим, наконец, понял — не до игры с ним, подошел виновато. Когда карабин на кольце ошейника щелкнул, Николай Васильевич пнул сапогом Бима, схватил подвернувшуюся под руку палку, стал избивать пса.
От обиды Бим не чувствовал боли. Кто-то другой, не хозяин, замахнись на него палкой, — он бы сумел показать зубы, постоял за себя. Бил хозяин. Может, и не любил его Бим, но преданность свою отдавал ему, огрызнуться, броситься на него он не мог. С каждым ударом палки Бим плотнее прижимался к земле, не скулил, не просил пощады. И страха он не успел ощутить, потому что били его первый раз.
Полдня Бим пролежал у будки, уткнув морду в лапы, не пошевелился ни разу. Он не пошевелился и когда услышал шаги. Кто-то приближался к нему, на слух определил — не хозяин. Мягкий добрый голос заставил поднять голову:
— Обиделся? Обиделся, да? Так-то дураков учат!
Бим узнал хозяина Чапы, привстал. Видеть ему сейчас никого не хотелось.
— А ты, парень, не скалься! Ваш-то брат меня за своего считает. Видел я, как на тебе силу пробовали. И у нас всякие есть. Тебе вот не повезло — парень ты вроде умный, а такому достался. Не рычи, говорю!
Дед подошел вплотную к Биму, разговаривал с ним, оглядываясь по сторонам:
— Палкой-то не ласкают! Твоему-то сказал про это, так выругал меня. Я ведь не обидлив. Обидлив всегда завидлив! Своему не говори, чего сделаю!
Дед еще раз оглянулся, потрепал холку Бима и расстегнул ему ошейник:
— Вот так-то! Ишь, ты. Не продам, говорит, патрон, видишь ли, не пожалею. Себя жалей. Молоко на губах вытри, потом и ругай стариков. Беги, парень, беги!
Не Бим, сто пятьдесят рублей пропало у Николая Васильевича. Завтра в лагере останется зимовать один сторож, завтра приедет покупатель… «Неужели украли? Украли, так с ошейником бы! Сам расстегнулся? Не-ет! Не сам!»
