Она сама не понимала, как ей удалось преодолеть Круг, не зная дорог, и не имя другого оружия, кроме украденного в какой-то деревне ножа, пока ее не подобрал патруль Проклятых.
Теперь – кончено. Она подчиняется Служению и Гейр, все реже вспоминает брата и мачеху, и еще реже – отца. Все же к лучшему, что они от нее отреклись… да они и не узнали бы ее, так она изменилась за эти годы. Она научилась обращаться с оружием, до которого не дотрагивалась дома – она, дочь оружейника! Научилась владеть своим телом так, как умеют только в Крепости. Но сомнения отметать до конца так и не научилась. Не в самом Служении, а в правильности своих поступков. Здесь, в Крепости, она признана своей, но одинока так же, как в Городе. Она нашла сестер по оружию, но не подруг. В Городе ее арестовывали, чтоб не говорила лишнего. Здесь она могла говорить что угодно, ее все равно никто бы не слушал. В Крепости не принято много говорить. В Крепости принято понимать друг друга с полуслова, а то и вовсе без слов. Что ж, она тоже так может. И отвергается всякое зло. Можно и так.
Без слов, без логики… и мысли стали бессвязны, словно она не прошла с детства школы Сангара… и, может быть, поэтому ее стало посещать воспоминание об одном разговоре с учителем. Они говорили об эпохе, называемой «Временем сновидений», не сохранившей никаких письменных свидетельств, и Сангар процитовал одну из старинных книг, созданных до установления Канона: «Люди пришли в Огму со стороны моря, гоня с собой стада своих домашних животных».
– Но это же нелепость! – воскликнула она. – Как можно пересечь море, да еще со стадами?
– Кто знает? Может, тогда был перешеек, который потом исчез.
– А доказательства?
– Нет никаких доказательств. Я ведь говорил – записей «Времени сновидений» не существует. – И добавил странно прозвучавшие для детского слуха слова: – Мне иногда кажется, что мы – чужие в Огме, а чудовища, которых мы оттеснили на окраины мира – свои.
Сангар никогда более не возвращался к этому разговору, и Ардви впоследствии, пытаясь заменить Сангара, никогда не говорила об этом с собственными учениками.
Она не хотела быть чужой. Нигде. И везде оказывалась ею. И всегда молчала об этом, потому что в Городе было принято скрывать свои мысли, а в Крепости принято скрывать свои чувства.
Сейчас учитель где-то в Приморье, и, если он еще жив, то имеет возможность проверить свою догадку. А она… если бы кто-нибудь сказал ей, когда она, истощенная, грязная, держащаяся на одной злобе, пробиралась через Сердцевину и Круг, что со временем забудет, что такое злоба, она бы только расхохоталась в ответ. Но это так. Злобы нет. А страх порой возвращается.
