2
Было тихо — люди спали после бессонной новогодней ночи. Над дверью в барак горела тусклая лампочка. В коридоре — лари возле комнат, кислый запах. На стук открыла Валька.
— С Новым годом! — сказал Носов.
Она недоверчиво, с трудом улыбнулась тонкими губами.
— Спасибо… Вас также… Здравствуйте… А я вот… вас жду сижу…
— И не пьяная? И без кавалера? Трудно поверить: словно бы и не ты.
— Кавалеры… Все кавалеры в такую ночь по своим домам расползаются. А я так: сидела, гадала… Вот и нагадала, что надо вас по утрянке ждать. Еще собраться надо было, все передумать.
Старенький жакет, под ним — тонкая кофта; кургузая юбка, бумажные чулки. Старая дешевая сумка.
— Да… немного же ты, Валентина, за жизнь приобрела себе барахла. Продула все, пропила…
— Так ведь жить торопилась! — хрипловато хохотнула она. — Как знала, что она на свободе короткая будет. Ничего, я с этого кона тоже немало урвала… Эй, маханя! Раскинь-ка на дорожку…
Мать быстро стасовала, разбросила карты на ветхом щербатом столике. Валька глянула:
— Яс-сно… Идемте, что ли… — надела замызганное демисезонное пальтецо, завязала шалюшку.
— Пока, маханя. Зла не помни. Аленку не забывай.
До райотдела они шли молча, каждый думал о своем. Лишь Князева ежилась иногда, быстро и глубоко вздыхала. Мягкий утренний снег, первый снег 1975 года, сыпал на плечи и головы.
Приблизившись к окошку дежурного, Михаил отодвинул стекло, сунул внутрь голову:
— С Новым годом, господа удавы!
Дежурный, капитан Вася Меркушев, отвлекся на момент, рявкнул:
— А? Ну, и тебя также! — и снова устремился на середину дежурки, где раскорякою дыбилась известная городская бродяга Амина Моисеевна Иванова, старуха неясной национальности. С седыми космами, грязная, ободранная донельзя. Когда-то она закончила торговый институт, дослужилась до директора небольшого гастронома, нахимичила там, получила срок и уже не вернулась к нормальной жизни. Вся милиция знала ее и уповала: может, замерзнет в конце концов, или подохнет, наглотавшись дряни, или задушат в подвале такие же бродяги — но Иванова опрокидывала такие предположения, ничего с ней не делалось. Иногда ее пытались образумить сыновья, хорошие, видные специалисты — затаскивали мать к себе, отмывали, отпаивали чаем, вели воспитательную работу. Иванова с удовольствием поддерживала такие разговоры — и неизменно удирала, прихватывая что-нибудь подороже, чтобы продать и напиться. И смеялась в компании других шарамыг над сынками-ротозеями.
