Потому что между словами «Царскосельский» и «лицей» на украшающей здание вывеске стояло ещё одно, третье слово: «политехнический». Хотя и маленькими буквами. А учащиеся называли свою альма матер попросту, на старый лад – «путяга». Но сейчас лицеистов не было – лето, ремонт.
Ушли кровельщики, ремонтировавшие крышу, ушли маляры, красившие потолки второго этажа, ушёл художник, расписывавший стены в столовой. Петраков запер за ними дверь. И остался один – на все здание. Он любил быть один.
Петраков, как обычно, собирался подняться в спортзал, раздеться догола, стать хозяином огромного полутёмного помещения, лечь на маты в центре и мысленно делить пространство на кубики… В этом был смысл его жизни. Теперь – лишь в этом. Делить… Петраков никогда не понимал одного: вот время – разделено на идеально-одинаковые часы, минуты, секунды… А все остальное сущее… Кривое, уродливое, безобразно шевелящееся… Красота и гармония – в одинаковости и порядке. Мир надо расчленять, делить на равные части, готовить детали для будущей прекрасной конструкции. Вечность представлялась ему навеки застывшим узором. Симметричным. Одинаковым. И он делил.
Визит к Вечности не состоялся.
Звонок лишил Петракова заслуженного одиночества.
Кто-то стоял перед главной дверью и требовательно давил на кнопку, кто-то желал войти. Петраков побрёл ко входу, слюнявя на ходу волосы – чтоб вихор не топорщился. Открывать и закрывать входную дверь – была его служба. Петраков работал сторожем.
Он всегда был сторожем – и до того, как умер отец, и после, уже познав великое таинство жизни. Он хорошо помнил все школы, ПТУ и дома пионеров, которые сторожил. Учился ли он сам в школе – такой мелочи Петраков не помнил.
На крыльце стоял человек – сухо-казённое лицо, в руке полуоткрытая книжечка удостоверения. Петраков молча загородил проход, он теперь побаивался людей с казёнными лицами. И с удостоверениями.
– Пожарная инспекция, – сказал человек. – Плановая проверка состо…
Пришелец осёкся. Лицо стало другим. Появившееся на нем выражение хищного азарта испугало Петракова – сторож шагнул назад.
Незнакомец скользнул внутрь, закрыл дверь. Сказал с неприятной улыбкой:
– Ну здравствуй, Алябьев…
Удостоверения в руке уже не было. В руке был нож.
Сторож почти не изменился по сравнению с фотографиями десятилетней давности. Но Лесник узнавал его непозволительно долго – секунд пять, не меньше.
Могло это закончиться плохо – его визави, несмотря на внешнюю хилость, ножом владел на удивление быстро и ловко. Так, по крайней мере, утверждали материалы уголовного дела.
