— А еще коньяк у тебя есть? У меня кончился, — пожаловался он. — А виски ваше — такая гадость…
— У меня все есть. Рассказывай, что нового! — потребовал Феликс. Количество недомолвок и намеков, услышанных им за этот день, достигло того предела, после которого просто обязана была возникнуть параноидальная мысль о том, что Огюстен скрывает что-то очень-очень важное. Бальтазар, не обремененный подобными предчувствиями, удивленно выгнул бровь, словно говоря: «Оно тебе надо? Не буди лихо…» Но Феликс повторил: — Рассказывай! — и Огюстен послушался.
Рассказ его представлял собой нечто среднее между газетной передовицей, уличной листовкой и пророчествами Нострадамуса. Оказалось, что демонстрация фабричных рабочих была организована вовсе не цеховиками, но самими рабочими, что уже само по себе внушало определенные опасения; вдобавок, в демонстрации предполагали принять участие не только рабочие с текстильных мануфактур, но вообще все рабочие всех заводов в окрестностях Города — суммарно что-то около пятнадцати тысяч человек; и все бы ничего, если бы Цех ткачей не решил в полном составе выйти на улицы и поддержать требования изможденных нечеловеческими условиями жизни работяг о сокращении рабочего дня и понижении норм выпускаемой продукции; помимо этого, Цех ткачей совместно с дюжиной других Цехов, так же страдающих от конкуренции с фабриками, собирался объявить протест в адрес Цеха механиков, и потребовать от магистрата ввести квоту на количество машин и станков, продаваемых фабрикантам ежегодно, что, разумеется, должно было встретить самые оживленные возражения со стороны как Цеха механиков, так и самих фабрикантов, чьи доходы впервые за последние пару лет оказались под угрозой катастрофического падения; и в завершение всего этого, два эскадрона улан по личному распоряжению бургомистра были отозваны с зимних квартир в казармы и приведены в полную боевую готовность…
Это были факты. Смочив горло из неосмотрительно отставленного Бальтазаром стакана, Огюстен расстегнул сюртук, смахнул пот со лба и перешел к своим умозаключениям на основе этих фактов, постепенно возвращаясь к тому обычному для него состоянию, которое Бальтазар метко именовал словесным поносом. Все более и более распаляясь от собственной дальновидности, Огюстен предрекал чудовищное по кровавости и числу действующих лиц побоище, которое просто обязано было разразиться этой ночью на улицах Города. Он вещал с пылом истинного пророка, анализируя факты согласно велению своей левой пятки и высасывая из пальца недостающие для анализа детали. Согласно его прогнозам, мирная, хотя и крайне многочисленная даже по меркам Столицы демонстрация неизбежно должна будет превратиться в череду погромов и поджогов в Нижнем Городе. Громить, естественно, будут цеховые мастерские, и в первую очередь — механические; достанется также лавкам, торгующим спиртным, и питейным заведениям; бунтовщики не обойдут вниманием и официальные учреждения, как то: участки жандармерии и, чем Хтон не шутит, саму ратушу; и не в последнюю очередь внимание нищих и голодных рабочих привлекут роскошные дома по ту сторону реки, как, например, особняк дона Бальтазара, построенный, если Огюстену не изменяет память, в непосредственной близости от Цепного моста, не так ли?..
