О возвращении на Землю нечего было и думать. После многочасового спора, вконец загнав вычислительную машину, мы отыскали экономичную траекторию, ведущую к Марсу, ближайшей планете.
— Марс — это люди, это настоящая тяжесть, это музыка, это настоящие земные котлеты и настоящее земное пиво, — говорил Шатов, поднимая флягу с настойкой хлореллы. — “В честь Марса — кубок, алый наш тюльпан…” Так или почти так сказал старик Омар…
Однажды Шатов разбудил меня ночью (соблюдая традицию, мы вели счет по московскому времени).
— Быстренько одевайте комбинезон, штурман. Я вам кое-чго покажу.
Шатов говорил тихо, почти шепотом. Меня мгновенно охватило тревожное ощущение близ* кой опасности.
Мы прошли в центральный пост. Шатов включил пневматический пускатель, и металлические шторы нижнего иллюминатора начали медленно раздвигаться.
Этот иллюминатор мы не открывали почти с самого отлета. Зрелище звездной бездны под ногами не из приятных. К нему нельзя привыкнуть.
Шторы медленно раздвинулись. В провале иллюминатора появилось черное небо и очень большой серп Марса. Но на этом серпе не было ничего — ни привычной сетки каналов, ни темно-синих “морей”-низменностей, заросших ареситой — марсианским кустарником, ни желто-красных пустынь. Занимавший четверть неба Марс был подернут плотной зеленоватой дымкой.
— Ну, штурман, что вы скажете? — вполголоса спросил Шатов. — Не кажется ли вам, что мы открыли новую планету?
Нет, мне это не казалось. Я попытался найти реальное объяснение. Погрешности в оптической системе иллюминатора? Но звезды были видны очень ясно. Песчаные бури на Марсе? Но они никогда не захватывают всю планету, от полюса до полюса. Какое-нибудь электрическое явление в атмосфере Марса, например полярные сияния? Но они не могут быть такими интенсивными.
Ни одно из моих предположений не выдерживало критики. Шатов иронически декламировал Омара Хайяма:
Что там, за ветхой занавеской тьмы?
В гаданиях запутались умы…
Когда же с треском рухнет занавеска,
Увидим все: как ошибались мы.
Впоследствии я часто вспоминал это четверостишие. Оно оказалось пророческим. Но кто мог знать, что впереди нас ожидает самое большое испытание?
Склонившись над иллюминатором, мы долго смотрели на загадочный зеленоватый серп.
“Стрела” подходила, к Марсу с неосвещенной стороны. В последующие дни уже нельзя было наблюдать Марс. Но с того момента, как мы увидели голубоватый серп, нас не покидало острое чувство близкой и неотвратимой опасности. По-видимому, сказывалось громадное нервное напряжение от восемнадцатимесячного полета. Мы стали раздражительными, неразговорчивыми. Во время дежурств в центральном посту я наглухо закрывал смотровые щели: вид черного неба с немигающими, словно нарисованными звездами вызывал у меня щемящую тоску.
