И ведь при людях сказал, а что они подумают? Он-то сказал и укатил, торопыга, а они остались. Тоже человек — не от мира сего. Инженер, а Михаил, рабочий, лучше его одевается. Заговорит — ничего не поймешь, все ум показывает: я-де то, я-де это знаю… Бог с ними, с такими.
Другое тоже плохо вышло — холодна она была на похоронах. Для приличия повыла Наталья, но сухим голосом — слезинки не выжала из горячих глаз. Так что лучше было бы и не выть.
Смотрела она на покойника с великим, пронзительным любопытством, словно спрашивая, почему так просто стать мертвым. Ведь человек. И другое — любовником был у женщин, ласкал их. Ну, питался, жил, а сейчас, славно обглоданная кость, лежит, желтый, никому не нужный.
Многие — а было на похоронах человек сорок — заметили и душевную сухость ее, и острое любопытство взгляда. Кое-кто будто бы подглядел и шевеленье ее губ в злой усмешке. Прошел этот слушок по всей улице и даже оброс кое-какими подробностями. Как ни верти, а наследство от Юрия осталось значительное. К тому же Наталью недолюбливали за чрезмерную житейскую верткость.
Возвращаясь с похорон, увидела Наталья беременную чернушку. Та стояла у кладбищенской беленой ограды и прямо-таки жгла взглядом.
Наталье бы сдержаться, помолчать, но что-то словно толкнуло ее.
— Ну как, по-твоему вышло? — спросила Наталья. — Когда свадьба?
Та промолчала и даже глаза потупила, не то стыдясь, не то пряча что-то. И лишь потом Наталья, вспомнив свои слова, обомлела и вся покрылась пупырышками, как в холод: ведь эти ее слова — улика.
Чернушка ли звякнула куда положено или какой другой ненавистник, но только вызывали Наталью и Михаила в милицию — порознь — и вежливо расспрашивали о том, о сем. И хотя говорили с каким-то сонным видом, но словесная вязь вопросов сильно походила на мелкоячеистую сеть. Вызывали и соседей.
Но Михаил ничего не знал, а Наталья крепко подготовилась, была тверда и гладка. Тетя Феша настаивала на своем, что-де видела бродящего по дому Юрия.
В общем, проскочили. Правда, Михаил стал временами задумываться, что было на него непохоже. Но больше всего поразил Наталью пустяк, мелкое: пес сдурел. Увидев ее, он прятался в конуру и даже ел неохотно.
Он похудел, взлохматился. Взглянешь — не собака, а черт знает что такое.
Наталья пробовала ласкать его, но пес не давался и даже рычал, выставляя желтые, похожие на дольки чеснока, зубищи. Пробовала кормить вкусным — мясом, сладкими рыхлыми косточками, щами со своего стола — не помогло. Как-то под горячую руку Наталья отвозила его метлой. Пес, сначала покорно сжавшийся, взревел, оборвал ошейник, накинулся и, сбив с ног, грыз ей руки (Наталья ими прикрыла шею и лицо). Потом скакнул на забор, повис на передних лапах, перевалился и исчез. Навсегда. Наталья сделала все нужные прививки, но заноза крепко засела — не бешеный пес, нет. Чуткий. А вот кошка — та ничего, мурлычет, смотрит на нее в узенькие щелочки зрачков.
