Тетя Феша еще долго жаловалась на то, на се. Потом согрела скипидар, разделась, легла на широкую постель с двумя пуховыми подушками, расплылась желтым тестом.
— Ну и жиру на вас наросло, тетя Феша. Не тяжело носить-то? — спросила Наталья, наливая теплый скипидар в ладошку.
— Тяжело, Наташенька, тяжело… Сердце давит, а ничего не могу поделать. Люблю поесть всласть. Здесь три, здесь.
Наталья провела корявой ладошкой. Должно быть, это было очень приятно.
— О-ох! — запыхтела старуха. — О-ох… Еще, еще!.. Крепче жми, крепче!.. Хорошо… Хорошо… О-ох-хо-хо… Люблю я, Наташенька, запах терпентина, так мы скипидар раньше звали. Все нехорошее он отшибает. Скажем, помои сплеснутся или угаром запахнет. О-ох-ох… Еще, еще… Крепче, крепче… Ох-ха… Да, о чем это я? Память у меня прохудилась, говорю, а ничего не помню. О чем говорили?
— Об угаре, тетечка.
— А… Знаешь, какую байку я слышала. Теперь еще ноги потри… Ишь, вздулись. Это к ненастью, перед непогодой. А уж и ноют как. Крепче три, Наташенька. Крепче… крепче… о-ох… Да, об угаре. Живет одна божья старушка и кормится, сама понимаешь, квартирантами. Комнатку сдает, и все тем, «то побогаче. Левую потри — левую… Но помирают квартиранты. Дуба дают! А вещи ихние… Кто знал все до тонкости, что было, а чего у них и не было. Раз поселилась к ней бабочка одна, с достатком. Пожила неделю-другую, а там ночью встала по неотложному делу и бряк на пол. Угар! Но баба голову не потеряла. Уж если я угорела, думает, что же с бабусей творится, поскольку рядом с печкой спит. Добралась кое-как. Смотрит — лежит старуха и не шевелится. Укрыта тулупом с головой. Потянула бобочка за тулуп, а старуха-то, оказывается, выбрала пробку из дыры в стене и дышит наисвежейшим уличным воздухом. Вот это да! Ну, спасибо тебе.
Наталья вымыла руки и ушла домой в некоторой задумчивости. А там пошло старое — дурные сны, безутешные мысли.
Юрий между тем готовился. Он занял одну комнату, пока что пустовавшую, и покупал мебель.
Купил деревянную широкую кровать — хочешь вдоль ложись, хочешь — поперек. Приобрел комод и шифоньер с кривым зеркалом.
К тому же диковинное случилось с ним — изменился, будто слинял. Стал каким-то нетерпеливым, даже быстрым.
Было видно, что ждет он, истосковался. И Наталья еще сильнее ненавидела чернушку: все, все себе забрала, все лучшее в этом доме.
Когда Юрий спросил ее, что же самое важное в семейной жизни, любовь или что другое, Наталья распустилась внутренне — что-то тоскливое закипело в душе. Она ответила:
