«И дров наломает», — упрямо бросил тогда реплику полковник Корбут.
Генерал Караваев и на этот раз не возразил полковнику Корбуту, он только изменил тон и как бы высказал вслух мысль, которая жила в нем давно: «Есть люди — сами по себе во всем положительные, но они всегда нуждаются в человеке, который на любое дело должен их позвать, подтолкнуть. Они ждут, чтобы кто-то принял решение, кто-то взял ответственность на себя, и, бывает, теряются при резком изменении обстановки… Эти люди, как говорится в народе, в коренные не годятся, а в пристяжных нет им цены. Словом, по натуре своей они ведомые».
И тогда наступила минута, которую Дорохов не прощает себе теперь. «Ну а как думает Дорохов?» — спросил Караваев. «А что думать? Думай не думай, а Ермолаев опытен и надежен», — так Дорохов мыслил про себя, а высказать почему-то не решился, ответил: «Вам виднее».
Скажи он тогда по-иному, назови кандидатуру Ермолаева и постой за него, он, Дорохов, не терзался бы так последние дни. Все бы шло в полку, как им было давным-давно заведено. Так, по крайней мере, он считал теперь.
На станции ему стало жалко Ермолаева. Провожая его, Петрович все хотел показать ему, Дорохову, что он ничуть не обиделся на него. Пусть командует Курманов, который моложе его и званием и возрастом. Пусть. Жизнь — судья строгий, все поставит на свое место.
«Наладится… Все наладится, товарищ командир», — говорил он Дорохову с каким-то странным придыханием. Чувствовалось, сам не верил тому, что говорил и в чем пытался убедить Дорохова.
Ермолаев, конечно, переживал за будущее полка, а значит, и за свое будущее. Повинуясь судьбе, он будет тянуть свою нелегкую лямку уже немолодого военного летчика, пусть и заместителем командира полка. Но ведь рядом Курманов. А от этого не известно, что еще можно ожидать. Все же знают, он, а не кто-то другой толкал Лекомцева на рискованные полеты. Дорохов сдерживал его, особой воли не давал, а как стал Курманов командовать сам — сразу ЧП.
Вот Дорохов и призадумался: может быть, коренным-то является Ермолаев…
Теперь, когда все дальше отступает прошлое, Дорохов вдруг обратил внимание на одно любопытное свойство памяти. Казавшиеся ему самыми радостными, самыми возвышенными дни, самыми безмятежными годы службы куда-то выпадали из памяти или смутно помнились, а оставались и ярко виделись лишь те события, которые тяжким трудом вершили саму судьбу.
С войны прочно оседали на донышко памяти те минуты, когда цеплялся горящими глазами за последний кусочек неба, считал мгновения до спасительной земли и еле держался на ногах после победной воздушной схватки. Острой, саднящей болью отзываются до сих пор потери боевых друзей.
