Когда я вышел наружу, имперский офицер подтягивал подпругу седла на своем скакуне.
— Сколько лет? — спросил офицер, не отрываясь от своего занятия и даже не повернув головы в мою сторону.
— Семнадцать, — сказал я.
— Бродяжничаешь?
— Да.
— А где дом?
— Сожгли, — сказал я, не вдаваясь в подробности и не слишком покривив душой. Моего прежнего дома, такого, каким я его помнил, уже не существовало.
— Мы? — поинтересовался офицер.
Я буркнул что-то невразумительное. А что поделать, война.
— Шрам на лице с тех же времен?
-Да.
— Пойдешь ко мне в денщики? — спросил он.
— Нет.
— Уверен?
— Вполне.
— Понимаю. — Офицер закончил возиться с седлом и окинул меня взглядом. — Ты ведь не просто бродяжничаешь, да? Ты куда-то идешь.
— К родственникам. — Неужели по внешнему виду человека можно определить, просто ли он бродяжничает или куда-то идет? И если да, то каким образом? Что я опять делаю не так?
— Где живут родственники?
— В Брекчии, — сказал я.
— Это тебе еще долго идти.
— Знаю.
— Надеюсь, ты понимаешь, что если твои родственники живут в Брекчии, то есть возможность, что твой дом сожгут еще раз, — сказал офицер. — Потому что имперское войско тоже идет в ту сторону.
Я промолчал. Это заявление и не требовало ответа.
— Все еще уверен, что не хочешь стать моим денщиком? — спросил офицер. — По крайней мере, у тебя будет еда и крыша над головой. Пусть даже крыша палатки.
— Нет, спасибо, — сказал я.
— Как знаешь, — он вскочил в седло, швырнул мне что-то под ноги и ускакал, разбрызгивая грязь из-под копыт своего скакуна.
Я наклонился, шаря пальцами в придорожной грязи, и обнаружил, что офицер кинул мне кошелек.
В кошельке оказалась горсть серебряных монет.
Если когда-нибудь о моем странствии сложат балладу, это наверняка будет самая скучная баллада всех времен и народов.
Он шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел.
И шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел, и шел.
Неизвестно куда и неизвестно зачем. И не совершал попути никаких подвигов. Потому как ночлег под открытым небом и ужин, состоящий из воды и черствого хлеба, хоть и являются событиями, из ряда вон выходящими для лютей моего круга, но по большому счету за подвиг сойти никак не могут.
Три дня спустя я совершил еще один подвиг в понимании ни людей моего круга, а именно — помылся в общественной бане небольшого городка, попавшегося мне на пути. А поскольку я впервые за долгое время оказался чистым, мне жутко не хотелось напяливать на себя мои прежние, грязные и провонявшие потом лохмотья. По счастью, рядом с баней находилась небольшая лавочка, где всего за одну серебряную монету я приобрел комплект бывшей в употреблении, но чисто выстиранной одежды. Забирая плату, торговец одарил меня подозрительным взглядом, по ничего не сказал. Владельцы таких лавочек вообще не склонны задавать своим покупателям лишних вопросов.
