Городовой свистнул одного из босяков, крутившихся рядом:
- Бегом ко мне домой и скажешь Марфе Петровне, чтоб все бумаги "Юго-восточного товарищества" несла к маклеру. Пусть срочно продает. Все запомнил?.. Тогда марш - одна нога здесь, другая - там.
Оставалось надеяться, что малец ничего не напутает: отлучаться с поста было рискованно, слишком уж зверствовал с утра начальник управления. Еще позавчера, поутру, замолчал телеграф, и ремонтная бригада уже третьи сутки не может найти поломку. Потом по городу поползли слухи о возможных погромах, хотя о причинах не было ни звука. Молчали и осведомители. Вся полицейская управа была переведена на усиленный режим.
Омельянчук заметил направляющегося к нему сына купца Черникова. "А ведь сильно изменился Дениска после случая с молнией. Повзрослел будто. И взгляд какой стал... Как дробовик заряженный навел..." - заинтересованно, взглядом бывалого охотника, отметил он...
- Здравствуй, дядька Архип.
- И тебе не хворать.
- Куда мальчонку-то отправил? Побежал, как ошпаренный...
Омельянчук замялся. Но потом - знакомец, все-таки, хороший, - горячо зашептал:
- Шнеера за микитки брать будут. А у меня бумаг евойных полно...
- Продать решил?
- Ну, да. Сейчас все купцы сполошаться, и к вечеру по полтине за рупь не получишь...
Теперь задумался уже Бесяев. Наказать Шнеера и помочь отцу - дело хорошее, но не хотелось, чтоб страдали посторонние. Да и городовой был ему симпатичен: никакого сравнения с родными ментами. За неделю, проведенную здесь, Денис успел оценить профессиональные качества рядового стража. А о человеческих ему рассказывал Федька: и про то, что подношений не принимает, и как босоту леденцами с невеликого жалованья угощает...
- Слушай внимательно, дядька Архип: два раза повторяться не буду. Все, что продашь поутру, в обед откупишь обратно. Когда давать будут не полтину, а по двадцати, может даже по десяти, копеек за рупь бумаги. Откупишь на все деньги. Но, к концу торгов, чтоб ни одной бумаги у тебя не осталось! Запомнил, дядька, не напутаешь? - Денис дождался ответного кивка ошеломленного городового. - Но, чтоб ни одной живой душе, иначе - пиши, пропало!..
***
Биржа не гудела, нет. Она орала и вопила как ведьмы на шабаше в Вальпургиеву ночь. Председатель биржевого комитета Яков Моисеевич Левензон счастливыми глазами смотрел на обрывок телеграфной ленты, доставленной срочным посыльным. Телеграмма была подписана его давнишним агентом. Журналист-проныра, печатавшийся под псевдонимом Северский, имел прямые источники в высших кругах. Текст депеши расплывался перед глазами и читался урывками: "Высочайшие извинения...банкир Поляков зпт его товарищи облыжно оболганы... принят Зимнем дворце тчк... обласкан императорскими милостями...".
