Виктор, закрыв дверь, снимает перчатки. Под мышкой зажата газета.
– Черт бы тебя побрал, – приветствую его. Пряди волос, раздуваемых ветром, щекочут шею. Виктор подходит ко мне и закрывает окно.
– Тосты пересушил, – сообщает он.
Выкладываю свои ракушки вдоль края стола. Интересно, сколько лет живут ракушки, становятся ли они с возрастом хрупкими. Интересно, изменяют ли они цвет и становятся ли к старости тоньше. Взяв лупу, рассматриваю сероватую створчатую раковину. Входит Виктор, роется в кухонном столе и, достав клочок войлока и какую-то жидкость для чистки, выходит.
– Чищу ружье, – объясняет Виктор.
– Ты что, собираешься стрелять? – спрашиваю его, косясь одним глазом в лупу. Ракушка играет всеми цветами радуги. Края темные, как рыбьи плавники, а центр – лиловато-серый с облачком жемчужного цвета. – Потому что, если станешь стрелять, я удалюсь куда-нибудь, поберегу барабанные перепонки.
– Нет, просто смазываю ружье маслом, чищу его, – успокаивает меня Виктор.
Передвигаю лупу дальше, в поле зрения попадает муравей, маленький, рыжий; муравей лежит на спинке, задрав кверху твердые, как на шарнирах, скрюченные ножки. Под увеличительным стеклом его зажатый клещами рот кажется большим и опасным.
– Что ты рассматриваешь? – спрашивает Виктор.
Отодвигаюсь подальше от муравья.
– Ничего, – отвечаю ему. Собираю свои ракушки и складываю их обратно в коробку.
– Неважно, голубчик, – говорит Виктор, касаясь моей руки. Через плечо перекинуто ружье. – Просто так спросил.
Уводит меня в комнату и усаживает на кушетку. Притянув поближе к себе, крепко целует в губы, поддерживая ладонью мой подбородок. Мы долго целуемся.
– Понимаешь, прошли безвозвратно те золотые денечки, когда я палил из ружья, – говорит Виктор немного погодя. – В конце восьмисотых и в начале девятисотых годов вещи были добротнее. Сезоны для охоты – длиннее, а охотничьи трофеи – получше. В наши дни мало толку от такой старой двустволки, как моя.
– О чем это ты?
– Пришла пора избавиться от ружья.
– Что же ты собираешься с ним делать? – спрашиваю я. – Отправить на заслуженный отдых?
– Я решил, что надо бы вырыть для него яму, там, где тухлые гнездышки этих вонючих крыс, и как бы похоронить его. Это сугубо личное дело, оно касается только нас двоих да этих грызунов, – говорит Виктор, разглядывая свои руки. Рука, которую он порезал несколько недель назад, до сих пор воспалена, через всю ладонь тянется широкий шрам в форме полумесяца.
