Как-то ночью, сидя у костра, который разожгли на берегу моря, мы с Виктором вспоминали все те значительные и незначительные события, благодаря которым очутились в Халле.
– Ты умница, – говорил мне Виктор, – не пытаешься командовать мною. Не мешаешь управляться с болезнью, как мне того хочется. Всю жизнь родители держали меня под каблуком. Борьбе за господство надо мной отдавали все свои силы. У матери было важное преимущество: она не работала. А, кроме того, она обладала прекрасным чувством юмора, в ее голосе всегда звучали жизнерадостные нотки, казалось, что она вот-вот рассмеется. Она была остроумна, благодаря чему ей многое удавалось, – в том числе и наладить со мной отношения. Папа был постоянно занят: то встречи с адвокатами, то с ответчиками. Его работа была связана с предъявлением исков на недвижимое имущество, только благодаря его усилиям и сохранялось наше благосостояние. Денежные сделки, земельные участки, управление имуществом, опека… не знаю, что еще. После смерти матери он запил. Но продолжал сражаться со своими ответчиками и налоговыми инспекторами. Когда я заболел, он совсем потерял голову, бросал деньги на ветер, делал какие-то безумные покупки. Приобрел, например, вертолет…
Отец Виктора, видимо, весьма неуклюже взялся за воспитание своего сына, старался чем-то заинтересовать Виктора: домом, деньгами, приемами, на которые их охотно приглашали. Пытался свести его с нужными людьми в Бостоне, Маблхеде, Хингаме. При таких связях Виктор, где бы он не жил, не чувствовал бы себя оторванным от общества. Мистер Геддес в своих усилиях дошел до того, что забирался даже в гардеробную Виктора и рылся в его вещах, чтобы узнать, что нужно купить сыну. Мистер Геддес не желал считаться с тем, что самой большой любовью Виктора были книги, в которых сам мистер Геддес не разбирался, а поэтому покупал не то, что нужно.
– Ты не представляешь, какие это были мучения, – рассказывал Виктор. – Отец смотрел на меня с такой жалостью, что нетрудно было догадаться, о чем он думает. Он выискивал во мне признаки прогрессирующей болезни. Смотрел на меня с таким видом, словно боялся, что меня сию секунду вывернет наизнанку. Это было ужасно утомительно, и постепенно я стал отдаляться от него. Не мог больше его видеть. Наше бегство от общества не было чем-то спонтанным. Отчуждение накапливалось постепенно и началось давно. Отец требовал от меня безоговорочного подчинения, прямо как сержант, который дерет с солдат три шкуры; он заставлял меня продолжать лечение. Если я всерьез намеревался порвать со всем этим, необходимо было навсегда изгнать его из своей жизни.
