Ноа познакомилась со своим текущим нанимателем до того, как ей исполнилось двенадцать. Это было одно из тех сообществ, которые никогда не делали ей больно, которые работали с ней и с другими, чтобы начать разрабатывать язык, которым могли бы пользоваться оба вида.
Она вздохнула и продолжила свой рассказ. «Мои тюремщики-люди походили на сообщества в их отношении к самоубийству», сказала она. «Они тоже следили, как я пытаюсь покончить с собой. Я позднее узнала, что по меньшей мере три электронные камеры следили за мной день и ночь. У лабораторной крысы больше уединения, чем было у меня. Они следили, как я делаю петлю из своей одежды. Они следили, как я залезаю на койку и привязываю петлю к решетке, которая защищала тот динамик, с помощью которого они иногда мучили меня шумом, искаженной музыкой или теми старыми радиопередачами, когда пришельцы появились впервые и люди гибли в панике.
Они даже проследили, как я шагаю с койки и, задыхаясь, болтаюсь в воздухе с веревкой на шее. Вот тогда они вытащили меня из петли, оживили и убедились, что я не пострадала серьезно. Сделав так, они отправили меня обратно в камеру, голой, забетонировав дыру громкоговорителя и убрав решетку. По крайней мере, после этого больше не звучала эта чудовищная музыка. И не было слышно ужасных воплей.
Но допросы начались заново. Они даже говорили, что по-настоящему я и не хотела себя убивать, что я просто бью на жалость.
Поэтому я не вышла из собственного тела, а сошла с ума. На какое-то время я впала в нечто подобное кататонии. Я не была полностью без сознания, но я больше не функционировала. Не могла. Они поначалу мучили меня, потому что думали, что я симулирую. Я знаю, что так и было, потому что потом у меня были необъяснимые и незалеченные переломы костей и другие медицинские проблемы.
Потом кто-то выдал мою историю прессе. Я не знаю, кто. Возможно, у одного из моих допросчиков в конце концов пробудилась совесть. Во всяком случае, кто-то начал рассказывать обо мне прессе и показывать мои снимки. Тот факт, что мне было только одиннадцать, когда меня забрали, оказалось для журналистов важным. В этот момент времени мои тюремщики решили отказаться от меня. Предполагаю, с такой же легкостью они могли меня запросто убить. Принимая во внимание все, что они сделали со мной, я не имею понятия, почему же они меня не убили. Я видела те снимки, которые были опубликованы. Я была в плохом состоянии. Может быть, они подумали, что я умру сама — или по крайней мере, что я никогда полностью не приду в сознание и не стану нормальной. И к тому же, когда мои родственники узнали, что я жива, они добыли адвокатов и стали драться, чтобы вырвать меня оттуда.
