Трусливое, циничное подглядывание ременным кнутом полоснуло по телу, сдавило сердце, возмутило все ее существо. Но как ни было больно, Аня не произнесла ни слова. Только слезы, жгучие крупные слезы, брызнули из глаз — и она пошла, тяжело переставляя ноги, сутулясь, как их командир роты. Еще раз ее доверчивость была обманута так постыдно и грязно. Пашка, точно придавленный ее взглядом, лежал не двигаясь, пока не затихли ее шаги.
Все ночи напролет передовая жила той особой кипучей и в то же время затаенной жизнью, которая предшествует большому наступлению. По ничейной зоне шныряли разведчики и саперы; в траншеях шли последние приготовления; снабженцы обеспечивали солдат боеприпасами, оружием, пайками НЗ, обмундированием. Политработники и штабные офицеры приходили чаще, задерживались до рассвета.
Из лощины доносились приглушенные шорохи моторов, лязг гусениц, скрип повозок, ржание лошадей.
Артиллерийские позиции придвигались к самым окопам, пушки ставили на прямую наводку. И все это без лишнего шума, без суеты, быстро, четко, с подъемом.
Лица солдат казались оживленнее, разговоры веселее, чаще раздавались шутки, сопровождаемые гоготом. То и дело в ротную землянку забегали офицеры, связисты, солдаты. Шкалябин еще больше осунулся, но взгляд черных глаз горел молодым задором, нетерпением и деловитостью.
Теперь Аня смотрела на своего командира с уважением. Он уже не казался ей тем бесшабашным лейтенантом, который так заразительно хохотал в первую встречу.
Девушка узнала от Алехина, что Шкалябин бывший художник, на фронт пошел добровольно с первых дней войны, что в свободное время он любит рисовать и что у Алехина есть набросок, сделанный лейтенантом. И все же она ни разу не видела, чтобы Шкалябин рисовал. Были случаи, когда при виде девушки он поспешно прятал в планшет какие-то бумаги и карандаши, отточенные остро, как у чертежника. Но Аня не обращала на это внимания. Как-то Шкалябин спросил:
— Вы любите живопись?
Аня удивленно вскинула на него глаза, легонько передернула плечами.
— Не знаю. Я никогда не задумывалась над этим. Может, я просто не понимаю. Я видела когда-то картины, и они казались мне чем-то… недосягаемым. Может, поэтому я не стала задумываться над ними.
Шкалябин был удивлен таким откровенным признанием. Раньше Аня так не говорила. И тогда он сказал:
— А я, знаете, люблю, люблю все изящное, красивое. Это, конечно, вас удивит, но, видите ли, — он опустил глаза, потер крупный тяжелый подбородок, — это потребность, без которой жизнь становится… Ну как бы вам сказать, сухой, что ли, упрощенной и менее интересной.
