К этому времени Пунва уже женился, и быстро приближался день, когда Шер Сингху придется покинуть дом, поскольку шесть акров земли не могут прокормить двух братьев. Зная, что сердце Шер Сингха будет разбито, если ему придется покинуть деревню и свои любимые джунгли, я решил устроить его учеником к своему другу, имевшему гараж в Катгодаме, откуда его машины совершали рейсы в Найни-Тал. После того как Шер Сингх пройдет курс обучения, я собирался взять его к себе шофером, а в зимние месяцы использовать на охоте в качестве помощника. Летом, пока мы находимся в Найни-Тале, он мог бы присматривать за нашим домом и садом в Каладхунги. Когда я сообщил ему о своих планах, дававших ему возможность постоянно жить в деревне совсем рядом с домом, который он не покидал со дня рождения, Шер Сингх онемел от восторга.
На протяжении нашей жизни мы составляем множество планов, и я не уверен, стоит ли огорчаться, когда некоторые из них не выполняются. Шер Сингх должен был начать работать учеником после нашего возвращения в Каладхунги в ноябре. В октябре он заболел тропической малярией, затем воспалением легких и за несколько дней до нашего приезда умер. В детстве он был счастлив и целыми днями пел, но кто знает, была бы его жизнь в нашем вечно изменяющемся мире такой же счастливой и беззаботной, как в первые годы его короткой жизни?
Прежде чем покинуть на время наш дом, с тем чтобы восстановить здоровье, подорванное на войне против гитлеровской Германии, я собрал своих арендаторов и их семьи и в третий раз сказал им, что настало время стать хозяевами земли и самим управлять деревней. На этот раз от имени арендаторов выступила мать Пунвы. После того как я кончил говорить, она поднялась и сказала с присущей ей практичностью:
«Вы зря оторвали нас от работы. Мы уже говорили вам и сейчас опять повторяем, что не возьмем вашей земли, ибо, если мы ее возьмем, это будет означать, что мы больше не ваши люди. А теперь, господин, как насчет того кабана, сына шайтана, который перелез через построенную вами стену и поел мой картофель? Пунва и другие не могут подстрелить его, а мне надоело сидеть всю ночь и бить в жестянку».
Как-то вечером Мэгги и я шли вдоль выжженного огнем поля, которое опоясывает подножие гор. У наших ног бежал Дэвид. В это время через дорогу перебежал кабан — достойный отпрыск старого шайтана, который в преклонном возрасте, изрешеченный дробью, погиб в битве с тигром, продолжавшейся всю ночь. Солнце уже село, и расстояние было велико — добрых триста ярдов, однако стрелять имело смысл, поскольку кабан совершенно определенно направлялся в деревню. Я установил прицел и, прислонив ружье к дереву, выжидал, пока кабан отдыхал у края глубокой лощины. Я спустил курок, кабан прыгнул в лощину, вскарабкался на противоположную сторону и со всех ног пустился наутек. «Ты промахнулся?» — спросила Мэгги. В глазах Дэвида я прочел тот же вопрос. Я мог промахнуться только в том случае, если неправильно поставил прицел. Но я четко видел черную щетину кабана в прорези моего серебряного прицела, а дерево помогало мне точнее прицелиться. Так или иначе, надо было идти домой, и, поскольку протоптанная скотом тропинка, по которой только что удалился кабан, привела бы нас к Кабаньему мосту, мы решили посмотреть, каковы результаты моего выстрела. В том месте, где кабан прыгнул в лощину, его нога глубоко ушла в почву. На противоположной стороне лощины, где он вылез наверх, виднелись следы крови. В двухстах ярдах находилась узкая полоска густых зарослей. По-видимому, утром я обнаружу там мертвого кабана, поскольку он оставил после себя широкий кровавый след. Если он еще жив и могут быть неприятные неожиданности, лучше Мэгги не сопровождать меня. К тому же утром гораздо светлее.
