Рае никогда бы на ум не пришло, что в этом немалую роль сыграла её мать, давно не ладившая с Костянками. Увидев, что между её дочерью и сыном Степана Костянка завелась дружба, она хитро и незаметно, как подземный ручей, подтачивала чувства дочери. Как бы между прочим, когда к слову придется, она начинала рассказывать впечатлительной и изнеженной девушке: «Алёша маленьким был кривоногий-кривоногий… И золотушный, из ушей текло…»
В другой раз она припоминала давно забытую деревенскую небылицу:
«Ведь этих Костянков когда-то сучкоедами дразнили. Дед их, не помню хорошо с кем — то ли со старшим, Антоном, то ли со Степаном, кажется со Степаном, хворост в лесу жег. А в хворост сучка забралась и изжарилась; они подумали, что заяц, да и съели».
Рассказывала она такие истории всегда в присутствии Раиных подруг, одноклассниц, и Рая начала стыдиться встреч с Алёшей, разговоров об их любви, шуток. Правда, она и раньше стеснялась, но то было совсем другое чувство. Раньше, когда о них говорили, было стыдно, но вместе с тем и приятно, щеки горели, а сердце сладко замирало. А теперь — стыдно и неприятно, обидно, и досада разбирает, так и хочется крикнуть шутникам: «Что вы ко мне пристали? Знать я не хочу вашего Алёшу!»
Это чувство еще усилилось, когда у них поселился Виктор Павлович…
Рая вдруг догадалась, что вычеркнуто в письме, — наверное, про Виктора Павловича, — и, разозлившись, разорвала письмо на мелкие кусочки.
«Дурак! И все дураки!»
Раю возмущало и обижало отношение одноклассников к ней и к Виктору Павловичу, их убеждение, что она будто бы из-за него отвернулась от Алёши. Ей не так обидно было за себя, как за своего учителя. После случая с фельетоном она не могла успокоиться недели две и возненавидела Алешу, который возвел на Виктора Павловича такой поклеп. Как они не разбираются в людях! Какие они все глупые, эти ребята! Да разве Виктор Павлович на это способен?! Разве может он сделать такую вещь?! Ведь это же самый умный, культурный и деликатный человек — настоящий интеллигент. Он поселился у них — и как бы внес новую жизнь, необыкновенную, красивую. Даже в доме все изменилось, стало как-то чище, больше порядка, и запах даже другой стоит—не парного молока и кислого хлеба, а каких-то тонких духов. У Виктора Павловича все было самое лучшее: пульверизатор, сорочки, галстуки, носки, туалетный набор в кожаном футляре, желтый чемодан, авторучка. Ему даже электрическую бритву прислал из Ленинграда приятель; на нее приходили смотреть учителя и председатель сельсовета Ровнополец, Аксинья Федосовна потом говорила:
