— Так, товарищи… Та-ак, — сказал он после долгой паузы, как бы сожалея о том, что произошло, и вдруг неприязненно спросил: — Как же будем работать дальше, а?
Никто не ответил.
— Как можно работать, когда в бюро такой разлад?.. Анархия!.. Когда на предложения первого секретаря нуль внимания?! Я спрашиваю: как будем работать? Как я могу руководить районом, если члены бюро…
— Артем. Захарович, — спокойно и по-прежнему деликатно перебил его Волотович. — Каждый из нас, в том числе и ты, может ошибаться… Мнение коллектива — оно всегда самое правильное! И если бюро с тобой не согласилось…
— Нет! — крикнул Бородка, точно пролаял, и закашлялся. — Это демонстрация! Сговор! И все это — твоих рук дело, товарищ Волотович! Я понимаю!.. И я этого так не оставлю!..
— Ну, знаешь! — Волотович энергичным движением отодвинул от себя пепельницу, бумагу. — Всем известно, почему ты хочешь выжить Лемяшевича из Криниц. Вот как… И не кричи, пожалуйста. Не пугай. Веди заседание, люди ждут.
Лемяшевич считал, что раз члены бюро были против его перевода, Бородка больше не решится поднять вопрос — и он, Лемяшевич, может работать спокойно. Но ровно через три дня пришел приказ облоно о переводе его в Липняки. Михаил Кириллович был удивлен не столько приказом, сколько оперативностью, с которой действовал Бородка. Если б он сам просил перевода, дело, наверно, решалось бы несколько месяцев. А тут даже письмо доставлено из областного центра за один день, чего никогда не бывало. Он разозлился. «Ах, ты так!.. Ты показываешь свою силу? Так и я покажу свою волю! Посмотрим: кто — кого? Теперь я не отступлю! Нет!» Он твердо решил бороться до конца. Никому в школе не сказав о приказе, он на следующий же день поехал в облоно.
Заведующий, толстый, флегматичный человек в хорошем бостоновом костюме и стареньком, замусоленном галстуке (Лемяшевича всегда удивляло это неряшество: заплатит человек две тысячи за костюм — и не может купить за семь рублей галстук), выслушав его, устало прикрыл глаза, как бы говоря: «Ох, надоели вы мне со своими жалобами!»
Потом раскрыл глаза, с любопытством посмотрел на Лемяшевича, как будто вспомнив что-то, и откровенно признался:
— Ничем, брат, не могу помочь. Ты думаешь, что сам я это выдумал? Думаешь, сидит этакий толстый бюрократ, нечего ему делать, вот он и прикидывает: кого бы куда переместить?.. Так?.. Нет?.. Верю… Ты не думаешь… Другие так думают… А мне подсказали.
— Кто?
Заведующий облоно зевнул, глаза его снова потухли и зажмурились.
