И она, будучи девушкой неглупой, даже прямо скажем – умной, прекрасно понимает, насколько убога и омерзительна эта живая жизнь. Насколько чудовищны и панки, и диссиденты, и славист, который, напившись, выкрикивает что-то русофобское, на что Марина как нормальный русский человек искренне обижается. Круг за кругом проходит она этот советско-интеллигентский ад, понимает, что по-хорошему ей нужно срочно из этого ада вырваться, – и вырывается. Куда? А путь только один. Такого мощного финала нет ни у одной самой великой книги – оргазм с парторгом (та самая тридцатая любовь) под звуки гимна, утром – портрет Солженицына в костер и, по протекции того же парторга, – на завод. Язык незаметно становится из живого суконно-соцреалистическим, героиня вдруг называется уже не Мариной, а по фамилии – Алексеевой, а еще через сколько-то страниц – и вовсе товарищем Алексеевой, и многостраничная компиляция из газетных передовиц и генсековских речей, в которую так же незаметно превращается повествование, совсем не удивляет – а как иначе? Тут без вариантов – либо «Наблюй, наблюй, а вытрет мать моя», либо «Следует усовершенствовать нормативные документы по вопросам материального поощрения изобретателей и содействующих им работников, установить строгий контроль за правильным расходованием средств, ассигнуемых на эти цели. Изобретатели вносят ценный вклад в научно-технический прогресс. Пусть же плоды их дерзаний и творчества лучше служат дальнейшему повышению экономического и оборонного могущества социалистического Отечества, росту благосостояния советских людей».
Хочу извиниться за такой продолжительный пересказ. Но, простите, это, в самом деле, феноменально – все формы жизни сегодня по умолчанию оппозиционны, как и в восемьдесят третьем: те же диссидентские голодовки в лагерях и на воле, те же малоприятные контркультурщики, циничные государственники, русофобствующие иностранцы и так далее.
И единственная альтернатива всему этому ровно одна. Надевать майку с текстом гимна на спине и строиться в колонны на Ленинском проспекте или где-то еще – где скажут. Слушать, как либеральная интеллигенция дразнит тебя быдлом, и главное – привыкать к тому, что никому не интересно, как тебя зовут.
Это действительно так. Нетрудно представить, как можно дружить с Ильей Яшиным, или Ириной Воробьевой, или с любым из национал-большевиков – будь то пресс-секретарь «тоталитарной секты» Саша Аверин, лидер московских нацболов Сергей Смирнов или редактор «Лимонки» Алексей Волынец. А представьте себя в дружеских отношениях с Василием Якеменко. Это же нонсенс, этого не может быть, потому что не может быть никогда. Василий, конечно, гений молодежного маркетинга и персона с отчасти магнетическим обаянием, но представить его своим другом – ну как? У него же нет никаких особых примет – никто даже из хорошо его знающих не вспомнит, какую музыку слушает Василий, какие книжки и фильмы любит, как предпочитает проводить свободное время, за какую футбольную команду болеет и так далее.
